Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

Такое чувство, что Грибов изображает хорошего и плохого полицейского, только за неимением помощников сам играет обе роли.

— Хоть что-нибудь ты помнишь? — участливо спрашивает он, — одет он как был?

— Обыкновенно, — говорю, — штаны, рубаха… не голый же. Если б голый был, я б точно такое запомнил.

— Шутишь? — качает головой капитан. — Это хорошо. Значит, на поправку идёшь.

— Да не видел я ничего, — поясняю, — я на свету стоял, он в тени. Я его увидел, только когда он двинулся.

— И что, так прямо сразу и ударил? — уточняет Грибов. — Молча?

— Сразу.

— Странно это… Нетипично…

Видя моё удивление, он поясняет.

— Приятель твой, Ковалёв говорит, что у тебя с собой рюкзак был. Так вот, его рядом с тобой не нашли. Получается, что это ограбление. Сначала твою фотолабораторию обворовали, потом тебя ограбили. Очень странные дела вокруг тебя творятся, Алик.

Потеря рюкзака сразу окрашивает мои мысли в чёрные тона. В нём лежало всё моё оборудование: камера Зенит-Е, штатный объектив “Гелиос”, совсем недавно купленный “Мир-10”, дорогущий экспонометр “Ленинград-6” . Когда я перечисляю Грибову список потерь, то от злости в горле ком встаёт.

Вот уж действительно “всё, что нажито непосильным трудом”. В фильме эта фраза, почему-то звучит смешно, но я сейчас прекрасно понимаю несчастного стоматолога Шпака.

— И на сколько это всё примерно потянет? — спрашивает капитан.

— Могу точно сказать, — говорю, — у меня по большинству позиций чеки сохранились.

— Не переживай, — видит мою реакцию Грибов, — разошлём ориентировку, проверим по комиссионным… Техника у тебя специфическая, может, и всплывёт где… Главное, что жив остался.

Есть у меня серьёзное подозрение, что нигде моя аппаратура уже не всплывёт, разве что в речке Берёзовке. Кому в здравом уме понадобится меня грабить? У нас здесь не Чикаго и не Южное Бутово. Вон и сам Грибов в недоумении.

Ни фотоаппарат, ни новый объектив на балансе ещё не стоят, “пролюбил” я их не по служебной надобности, а на личных съёмках, так что возмещать и приобретать новое мне никто не будет. Наоборот, мне придётся искать новый экспонометр, который уже стоит на балансе в газете.

Не так болезненна финансово, но куда обиднее в моральном плане потеря кассет со свадьбы Авдеевых. Новую технику, в конце концов, можно купить, а эти уже не восстановишь.

Кому нужна отснятая плёнка? Выкинут где-нибудь, и дело с концом. Авдеева за меня заступается, а я её подвёл, выходит.

— Ладно, Алик, — говорит Грибов, — я попозже зайду, вдруг ты вспомнишь чего.

— Сергей Игнатьич, а я что, под арестом? — интересуюсь.

— Нет, что ты?! — пугается капитан.

— Почему тогда ко мне никого не пускают кроме вас?

— Это распоряжение медперсонала, — разводит руками Грибов, — режим.

— А вы поспособствуйте, — прошу, — я уверен, что к вам прислушаются.

* * *

Срабатывает ли влияние Грибова, или у медсестёр приходит новая смена, и она оказывается гуманнее, но спустя пару часов в палату пускают маму.

Она сидит рядом со мной, держит меня за руку и молчит. Спросила “как я себя чувствую” и “не болит ли у меня что-то”, а потом только молчит, гладит мне ладонь и вглядывается в лицо. У неё усталые, заплаканные глаза с тяжёлыми, покрасневшими веками.

— Мама, всё хорошо, — говорю, — всё обошлось, у меня ничего не болит. Завтра попрошу, чтобы домой выписали.

Она только улыбается в ответ испуганной, и в то же время радостной улыбкой. На ней всё то же ситцевое платье, в котором я увидел её в свой первый день в прошлом. Других, возможно, и нет, доходит до меня. На голове какой-то очень бабский ситцевый платок, который старит её лет на пятнадцать.

Мне вдруг становится стыдно за новые джинсы, за кубинский ром и импортные компакт-кассеты. Дорвался до красивой жизни, словно мне и правда семнадцать.

— Мама, иди домой, поспи, — прошу её. — Со мной уже ничего не случится. Я в надёжных руках отечественной медицины, как известно, лучшей в мире, хотя и бесплатной.

После долгих уговоров, она, наконец, встаёт.

— Хочешь, я Лиду позову? — предлагает мама, — она тут, в коридоре сидит.

— Что она здесь делает? — удивляюсь.

— Знаешь, я серьёзно ошибалась насчёт неё, — говорит мама, — думала, что она вертихвостка не хуже своей родительницы. А она тебя чуть ли не на руках до дома дотащила, а после весь Берёзов на ноги подняла. И потом, остальные приходили — уходили, а она так здесь и дежурит вместе со мной почти сутки.

— Позови, — говорю. — Если появления внуков не боишься.

— Дурачок ты, — она аккуратно ерошит мне волосы, так словно я хрустальный и могу рассыпаться, — я теперь ничего не боюсь.

* * *

— Ты точно ничего не помнишь? — пытает меня вопросами Лида, — Ничего-ничего?

— Лиходеева, ты что в милицию работать устроилась, — говорю, — или в Добровольную Народную Дружину? Грибов меня вопросами мучил, теперь ты принялась?

— Я тебя спасла, вообще-то, — обижается она, — знал бы ты, как я перепугалась. Лежишь, не шевЕлишься… кровища вокруг.

— А ты сама никого не заметила? — спрашиваю, — ты же там часа три сидеть должна была возле дома.