Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

— Сомнительно, очень сомнительно… — мэтр уже тяготится нашим присутствием, — Вот загляните… — он быстро пишет адрес на блокноте, — скажите, что я порекомендовал…

Он чуть ли не выпроваживает нас из квартиры.

— Афанасий Сергеич, — спрашиваю уже в дверях. — Вы ничего не слышали про выставку работ молодых фотографов.

— Нет, ничего не слышал, — бурчит Орлович, — а вы откуда? — вдруг интересуется он.

— Из Берёзова, — говорю.

Мэтр хмурится.

— У своих местных товарищей узнавайте, — почему-то сердится он, — я ничего не знаю.

С этими словами он захлопывает дверь за нашей спиной.

— Держи, — говорит Женька, как только мы выходим из подъезда.

Он протягивает мне два бутерброда с сервелатом, сложенных колбаса к колбасе.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Не такая и паршивая, — я машу запиской, — кажется, это пропуск в пещеру Алладина.

Пещера называется без изысков: «Комиссионный». Слово магазин где-то потерялось, а может на нем сэкономили. Всем и так понятно.

За прилавком сидит очень худой человек с грустным лицом. Даже не стоит, а сидит, так что его макушка с редкими волосами едва видна из за прилавка. На витрине всё скучно. Курносый Зенит 3 м со штатным «Индустаром», целых четыре «Смены» разной степени потрёпанности, вездесущий «Зоркий»…

Имя Орловича резко меняет ситуацию. Из-под прилавка появляется «Мир — 10» в основательном кожаном футляре. Эти объективы потом неожиданно полюбят видеооператоры, за надёжность, «неубиваемость» и чудесные блики в виде «звезды шерифа», которую создают лепестки диафрагмы особенной формы.

Мне он важен тем, что идеально подойдёт к моему Зениту. Правда весит полкило, зато и выглядит солидно, не то, что какой-нибудь «блинчик». Хотя на футляре выбито «90 руб.», хотят за него двести, и мне приходится уступать. Расплачиваемся и бежим на электричку.

* * *

Простодушная натура дикарей падка на предметы яркие и блестящие.

Они производят такое сильное воздействие на их неокрепшее сознание, что способны вытеснить все прочие мысли и эмоции.

Едва Лида открывает рот, что произнести много разных, и в большинстве своём неприятных слов, как я разворачиваю перед ней свой подарок.

Как тореро перед быком. Как флейтист перед коброй.

— Это тебе! — говорю, — нравится?

Самый настоящий ковбой. В самой настоящей ковбойской шляпе. Щурит свои заграничные глаза и затягивается сигаретой. А ещё слово «Мальборо» большими буквами по всему низу пластикового пакета.

Лиходеева даже дышать перестаёт.

— Ну ты гад, Ветров, — произносит она таким тоном, что это звучит как комплимент. — Значит, думал обо мне всё-таки.

— Постоянно, — говорю, — только глаза прикрою, как перед глазами твой образ встаёт.

— Врёшь, конечно, — вздыхает Лида, — но всё равно приятно.

— Почему, вру? — отвечаю. — Помнишь, ты мечтала на обложке появиться?

— И что? — брюнетка хватает наживку так жадно, что едва удочку не вырывает из рук.

— Твои фото на конкурс выдвинули, — говорю, — теперь они в выставке будут участвовать.

— Где?!

— Понятия не имею.

Лида складывает ладошки на груди, и только хвостиком не виляет.

— Алик, ну скажи-и-и-и, — просит, — если это тайна, то я никому.

— Так, я сам не знаю пока, — говорю с досадой. — Мне про выставку Комаров рассказал. А о подробностях молчит как партизан. Не положено, мол! Им же наплевать, — смело обобщаю, — лишь бы о проделанной работе отчитаться. Так что пролетим мы с тобой мимо своей минуты славы, как фанера над Парижем.

У Лидки упрямо сжимаются губы.

— Я этого Комарова…

По глазам видно, душу из ответственного товарища вытрясти готова. Но только Лида Лиходеева — фигура не того калибра.

— Он от тебя отмахнется, как от мухи, — говорю, — вот только…

— Что?! — моя одноклассница близка к истерике.

— Если про выставку не ты, а твоя мама спросит, — предлагаю. — Победа в конкурсе, это как ни крути, почётно. Причём, на областном уровне. Может, тогда она и против театрального возражать не будет?

— Боязно как-то, — Лида поводит плечами, словно вокруг враз похолодало градусов на десять. — Я ей пока не рассказывала ничего. А вдруг орать будет?

— Обязательно будет, — говорю, — только не на тебя, а на Комарова. Мы же не просто так эти фотографии делали, а по заданию райкома партии!

Если кто-то и способен выбить информацию из ответственного секретаря, то Лиходеева-старшая — идеальный таран. Митрич вон войну прошёл, а при одном упоминании о ней заикаться начинает. И повод замечательный. Переживание за кровиночку единственную.

И вообще, не зря говорят — что она ведьма.

Лидка довольно хихикает. Представила свою маму на тропе войны.

— Алик, — мурлычет она, — ну, если моё фото будет на выставке…

— Погоди, — говорю, но она уже лезет ко мне, заглядывая в душу счастливыми глазами и прислоняясь горячим телом.

За спиной у Лидки раздаётся жуткий треск. Копчёный проламывается к нам через кусты, напрямик. Шевелюра у него всклокочена, а физиономия перекошена. Лидка отпрыгивает в сторону. С визгом.

Я и сам, признаться, охреневаю от неожиданности.

Он становится, широко расставив голову и набычившись. Бухлом несёт так, словно Копчёный в нём искупался.

— Воркуете, мля, голубки?

Глава 16