Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3

Аккуратно прощупывав друг друга в разговоре, мы выясняем, что потратить на съёмку больше 20 рублей он не готов.

Экспедиция оказалась чересчур расходной, средства потрачены. В общем, раньше надо было думать и срубать с профессора бабло.

Но кто же мог предполагать, что меня в больницу уложат? Да и не рассчитывал я, если честно, на археологов, как на серьёзный источник дохода.

Скорее это выстрел в будущее. Ещё одно знакомство в Белоколодецке, которое может пригодиться. Ещё один голос в мою пользу, который может прозвучать в трудную минуту.

Поэтому я легко соглашаюсь с указанной суммой. Как говорится, всё хлеб.

Съёмки мы планируем на послезавтра. Я договариваюсь, что археологи подвезут свои находки к фотоателье, и ставлю себе пометку в памяти договориться об этом с Митричем.

После чего я получаю на руки два червонца и настоятельную просьбу закрыть это всё чеками и бумагами. С этим как раз проблем не будет. Съезжу к Людмиле Прокофьевне, закуплюсь фотореактивами — их мне в ближайшее время понадобится немало.

* * *

Ночь выдаётся бурной. На смену дневной жаре на Берёзов внезапно обрушивается гроза. Я то и дело просыпаюсь от раскатистого грохота под окном. Но две предыдущих бессонных ночи дают о себе знать, поэтому, не успев толком сообразить, что происходит, я снова погружаюсь в тревожный и беспокойный сон.

Просыпаюсь около 4-х утра от внезапно навалившейся тишины. Только что грохотало что-то, а теперь ни звука. Тихо так, словно уши заложило.

Мама уже третий день подряд ночует у подруги. Говорит, что пробуждение под звук падающего с крыши рубероида плохо влияет на её творческое вдохновение.

Предполагаю, что она вернётся домой, только когда наша, по её выражению, «поехавшая крыша» вернётся на своё положенное место.

Выхожу на крыльцо, и первое, что я вижу, это абсолютно сухие ступеньки. Минуточку, а как же дождь? А как же гроза, которая не давала мне спать?

На улице сухо и удивительно тихо. Та самая предутренняя тишина, когда все вечерние и ночные создания уже замолчали, а утренние ещё не проснулись и не спешат будить мир своим безудержным оптимизмом.

На первый кусок рубероида я натыкаюсь прямо на садовой дорожке. Второй валяется у самой калитки. Третий под окнами. Такое ощущение, что стихия всё-таки успела погулять у нас в саду, но только очень выборочно и фрагментарно.

Я двигаюсь по её следам и вскоре прихожу к эпицентру. Металла нет. Там, где лежало добытое с боями кровельное железо, сейчас раскиданы прикрывавшие его листы старой кровли. А несколько кирпичиков, которые удерживали их на месте, словно издевательски положены сверху.

Спёрли железо, прямо у меня под носом!

Выскакиваю за калитку и растерянно оглядываюсь. Ничего, никаких следов. Только где-то вдали в заречье воют собаки.

Ночь тиха, равнина внемлет Богу…

Твою мать, ну что за идиот?! Хочется собрать на свою голову все возможные проклятия. Мусором он прикрыл, кирпичиком прижал… Про такие ситуации существует хорошее слово — пролюбил, которое активно показывает желание хозяина расстаться с принадлежащей ему вещью.

Да нет, ну как это так, честное слово?! Мы ведь живём в стране победившей социалистической морали. Просто взять и скоммуниздить три десятка листов кровельного железа.

И каким образом? Я днём внимательно наблюдал за процессом. Старшаки вшестером еле-еле машину разгрузили. Сюда что, подъёмный кран подгоняли? Я не слышал.

Хотя если судить по воспоминаниям о грозе, вокруг меня могли бы весь дом разобрать на кирпичики, я бы и то не проснулся. Ладно, хватит посыпать голову пеплом.

Не теряя времени, седлаю мопед и мчусь к Коле Степанову. Пожалуй, я нахожусь в таком состоянии, что и капитана Грибова бы сейчас в постели поднял. Но, к сожалению, не знаю, где он живёт.

Коля выскакивает на крыльцо в ВДВ-шной тельняшке с голубыми полосками и в больших семейниках. В глазах горит огромное желание дать мне в дыню.

— Ты чё, сдурел? — громким шёпотом заявляет он. — Мать с сестрой разбудишь!

Маленький, аккуратно выбеленный домик Степановых светится в темноте, как снежный сугроб. Небольшое жилище просто утопает в цветах. Я слышал, что мать Николая белит его два раза в год и в целом отличается аккуратностью и строгостью нрава.

— Николай, — говорю потерянным голосом. — У меня оцинковку украли.

Степанов окидывает меня подозрительным взглядом, опасаясь, что я решил его разыграть среди ночи. Но юмора в моём виде нет ни капли.

— Жди, — говорит он.

Через пять минут лейтенант Степанов появляется на крыльце, одетый по всей форме, хмуро поправляя на себе портупею.

— Ты на колёсах? — спрашивает он. — Мне за мотоциклом в райотдел идти надо.

С сомнением оглядываю свой «дыр-дырчик», не уверенный, что он выдержит такого лося. Но деваться некуда, так что, поскрипывая амортизаторами, катим обратно.

С собой Степанов прихватывает большой мощный фонарь. В его холодном обличающем свете мы находим всё новые и новые улики.

— Вот здесь, видишь, пёрли по цветнику, — показывает Николай на растоптанные пионы. — Вот тут даже след остался. Кажись, от сапога. Но тут криминалиста вызывать надо, чтобы сказал точно.