Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3

Попытку купить в гастрономе бутылку Агдама и распить её на лавочке, я мягко и решительно пресекаю. Не тот это формат беседы. Так что наше путешествие заканчивается в баре под названием «Арфа» — солидном полутёмном, на удивление приличном заведении с тяжёлыми дубовыми столами.

Дородная женщина в белом халате выдаёт нам за стойкой две кружки слегка пахнущего тиной, зато буквально ледяного пива. На меня она смотрит с подозрением, но, видимо, Виталика видит здесь не первый раз, поэтому ненужных вопросов относительно моего возраста не задаёт.

К пиву Виталик берёт несколько горстей крохотных сушёных рыбок, состоящих, на мой беглый взгляд из одних глаз, и густо покрытых соляной коркой. На вкус они оказываются на удивление неплохими. Как леденцы, только солёные, буквально тают на языке. Ни костей, ничего не остаётся.

— При пивзаводе бар, — поясняет Виталик. — Здесь свежее всегда. Ну, зато с наценкой, — вздыхает он.

Пиво и правда обходится мне почти вдвое дороже, чем такое же разливное из бочки на улице. Может быть, поэтому народу в баре немного.

К делу мы переходим уже на второй кружке. Точнее, я ещё даже не добиваю первую, а вот Виталик себя особо не сдерживает.

— Я ж не виноват, — совершенно искренне оправдывается Виталик. — Кто ж нормальному человеку водку перед работой предлагать будет? Тем более, на жаре.

— Тут никто не виноват, — поддерживаю я его. — Всё равно что несчастный случай.

— Вот, ты меня понимаешь! — радуется Терентьев. — Давай, за творчество.

— Тут такое дело… — подхожу я к вопросу. — Мы с тобой, конечно, коллеги. Но я-то в районке, а ты в области. В центре, можно сказать. Не то, что моя глушь несусветная.

— И чего? — не врубается Виталик?

— А того, — говорю. — Дай мне шанс. Помоги к вам внештатником устроиться. Не хочу я до конца жизни в своих ебенях сидеть. Замолви за меня словечко, покажи мои фотки главному редактору. А я плюну на Белоглазова, наберусь храброси и заявление заберу. И всё. Все твои беды закончатся. Мне так сегодня и сказали: «ты — основной потерпевший, если заявление своё заберёшь, нам предъявить нечего будет».

— Как так я фотки покажу? — робеет Виталик. — Да он меня пошлёт на все четыре!

— Тебя, может, и пошлёт. Но у тебя ведь тётка там ответственным секретарём… — продолжаю мысль. — Если она покажет, то, может, и не пошлёт. А самое главное, попытаться надо. Никогда себе не прощу, если такой шанс упущу в жизни.

— И ты заявление заберёшь? — уточняет Терентьев неожиданно трезвым голосом.

Ну да, с его-то опытом две кружки — это всё равно, что слону дробина.

— Заберу, — киваю. — Причём независимо от результата. Возьмут меня внештатником или не возьмут. Ты их покажи, главное.

— Покажу, — соглашается он. — Приноси.

— Это не всё, — говорю.

Ну и что, что я принесу ему фотки? Их ещё сделать надо.

— Я у себя в районе редких птиц и зверей фотографирую. Есть у нас зимородок такой, в Красную книгу занесённый. Но только я к нему близко подобраться не могу. У вас же в газете наверняка телевик есть.

— Есть, — кивает Терентьев.

— И наверняка он не нарасхват?

— И это правда. Купили его для того, чтобы футбольные матчи снимать. Но те бывают не чаще, чем раз в месяц. А дура эта стоит. Никто её с собой на съёмки брать не хочет. Тяжеленная зараза!

— Одолжи мне его на три дня, — говорю. — Всё равно никто не хватится.

Глава 16

— Я тебе, конечно, верю, — говорит Виталик, но в его голосе явно звучит сомнение. — Штука-то дорогая, мало ли что случиться с ней может. Вдруг ты её потеряешь или разобьёшь, а отвечать мне?

В какой-то мере я его понимаю. Между нами не то, что нет никакого договора, даже расписку я ему писать не буду. Потому что такая расписка, если она когда-нибудь будет обнародована, скорее во вред для него окажется, чем на пользу.

Потому что никакого права на то, чтобы отдавать кому-то в пользование казённое оборудование, фотограф Виталик не имеет. Так что, кроме честного слова, никаких других обстоятельств, закрепляющих наше соглашение, быть не может.

— Ну, подумай, — говорю. — Какие-то три дня, и я заберу своё заявление. Не будет больше на тебе никаких обвинений. Ни в пьяной драке, ни в попытке гражданку Подосинкину розочкой зарезать. Живи, как с чистого листа, — киваю для убедительности. — А так сам посуди: суд, огласка, на работу снова сообщат. А если срок дадут? Да хоть условный. Тебе это надо?

Виталик смотрит на меня сердитым взглядом. Как ни крути, сейчас именно я являюсь причиной всех его бед.

— Ты меня тоже пойми, — говорит он. — Насчёт работ твоих я договорюсь. И с тёткой побеседую. И даже поспособствую тому, чтобы они Ваграмяну на стол легли. Но здесь слишком уж риск большой.

— Хорошо, — говорю. — Убедил. Давай я тебе залог оставлю.

— Какой залог? — заинтересовывается Терёха.

— Магнитофон, — говорю. — Кассетник. «Весна».

— А записи у тебя к нему есть? — тут же глотает наживку Виталик.

— Только ритмы советской эстрады, — говорю, и тут же иду на попятную. — Ну, сам посуди. Откуда у нас там записи? Деревня-деревней.

— Ну ладно-о-о… — тянет он. — А тебе трёх дней-то хватит?