Сторно

С другой стороны, утешительным призом стали открытые карты безопасников, однозначно определившие их ко мне отношение и планы. Во всяком случае ситуация приобрела ясные очертания и конкретику, поставив меня перед небогатым выбором: исполнить приказ, отправиться в Минск и пойти на дыбу к гебешникам, или исполнить долг совести и потом сразу взойти на плаху. Собственно говоря, в обоих случаях финал мало отличался, ибо здешний властный кагал мою судьбу уже определил и черту под моей жизнью подвёл. Но принципиально отличался результат. В первом случае – бессмысленное и безвестное заклание, во втором – смерть во имя спасения тысяч людей. Кроме всего прочего меня больно зацепило осознание того, что в роте притаился гебешный стукач, а времени его выявить и изолировать у меня не было. От этого на душе стало ещё более пакостно.

Итак, мало того, что проблемы стали нарастать снежным комом и важнейший вопрос о судьбе моей роты оставался открытым, но и моя самоуверенность на этот раз тоже меня подвела. Всё это означало одно: пружина событий напряглась до предела и была готова сорваться и врезать по роже.

От непомерного груза голова, казалось, была готова лопнуть, и я прислонился горячим лбом к тёмному ночному окошку. Я не заметил, как в комнату вошли Дед, Баля, оба взводных, Пилипенко, Варик, Миронович и Сажин. Дед потряс меня будто только что помершего, а окрик встряхнул и отрезвил.

– Очнись, командир, и не бери в голову, – начал Дед, просто и спокойно озвучивая ответы на мои терзающие мозг мысли, – сам видишь, что нынче сволочи по обе стороны баррикады, а мы на ней. Мы чуток покумекали и меж собой рассудили, что безопасники уже состряпали дело, и хотят сделать тебя козлом отпущения. Стенки такие тонкие, а вы так громко орали, что все всё слышали. А значит, никому ничего объяснять не надо. Приказ приказом, но в неволе томятся наши люди, чьи-то братья, отцы, матери, сестры или сыновья с дочерями. И каждый день, каждую минуту кто-то из них погибает мучительной смертью. Скажи, зачем тогда мы одели эту форму, зачем нам личная броня и наше особое оружие, и для чего тогда все наши победы? Разве у наших генералов мы последняя рота? Что без нас они победить не смогут? Мы за неделю грохнули четыре танковые дивизии, и наверняка заслужили по дню отпуска за каждую. И вот за эти четыре дня мы и сделаем нужное дело, может быть самое важное в жизни. Так думают все.

– Спасибо, братцы. Но поймите меня правильно и не держите зла. Я не вправе решать ваши судьбы.

– Не гони волну, Василь Захарыч, – проговорил басом Пилипенко и страдальчески сморщился. – Многое я повидал и пережил немало, всего и не упомнишь. Голову зря не подставлял, но трусом никогда не был. А на тех безопасников плевать я хотел. Сытый голодного не разумеет. Для меня честь и совесть дороже. Видать такая судьба.

– Пока не повязали, надо валить, – встрял в разговор Сажин.

Я смотрел на этих суровых мужиков, прошедших через невероятные беды и испытания испытывал жуткую смесь чувств от гордости и благодарности до опасения и неуверенности. Видимо, я напрочь перестал понимать жизнь и загадочные повороты русской души.

– Спасибо, братцы, словно камень с души упал. Но знайте, с этого момента мы становимся вне закона, и все, кому не лень, зачеркнув все ваши заслуги, будут вытирать о вас ноги, называя и дезертирами, и предателями, и анархистами, и троцкистами. И, если ваше решение неизменно, то готовьте бойцов и технику к рейду. Выступаем завтра рано с рассветом. Напоминаю, идут только добровольцы «стальной» роты. Почему, надеюсь, объяснять не надо.

В шесть утра ротная колонна из восьми «бронированных» Опелей с прицепленными двумя сорокапятками, двумя зенитками, двумя миномётами, прицепом с боеприпасами и замыкающим танком потянулась по Минскому шоссе на запад. Рота отправлялась в рейд в полном составе, кроме одного человека, которого искали, но найти не смогли, и я был этому рад.

Жить мне оставалось двое с небольшим хвостиком суток.

На наше счастье свой штаб полковник Панов развернул в том же самом двухэтажном кирпичном доме, где у нас был НП. Да, и самого начдива искать не пришлось. Во дворе дома он громко распекал какого-то майора, но едва завидев нас, отпустил несчастного на волю.

– Василий Захарович! Какими судьбами?

– Есть причина, товарищ полковник. Михаил Фёдорович, можно вас на пару слов.

Мы отошли в сторонку, сели на старую лавочку под деревом, и я рассказал ему всё без утайки. Чего уж тут таиться, рейд в тыл противника – дело нешуточное. Тем более самовольный рейд.

– Давай, Василий Захарович, начистоту. Дело ты затеял правильное, но очень сомнительное и весьма опасное. – И осторожно уточнил: – И главная опасность будет не на той стороне, а здесь после возвращения. По сути, ты выносишь себе приговор.