Сторона защиты. Правдивые истории о советских адвокатах

Спорить с этим было бы непросто, усмехнулся про себя Степан Иванович. Советский суд состоит из председателя — народного судьи, обязательно члена партии, и двух народных заседателей, которые избираются различными профсоюзными организациями, колхозами и прочими учреждениями и отбывают эту повинность по очереди. Заседатели существуют, так сказать, «для мебели» — они подписывают все, что дает им судья, и за это в народе их называют «кивалами». В совещательной комнате члены суда равноправны, но, если кто-нибудь из них остается при своем мнении, он должен подписать приговор, а свое мнение изложить отдельно в письменном виде — впрочем, за всю многолетнюю практику в адвокатуре заведующему консультацией так и не довелось увидеть собственными глазами ни одного «особого мнения».

…Положение Степана Ивановича, поневоле ставшего свидетелем чужого разговора, с каждой минутой оказывалось все более неловким. Пройти в свой кабинет и сделать вид, что ничего не слышал? Вернуться к выходу, чтобы как можно громче хлопнуть дверью? Позвать секретаря или еще каким-то способом привлечь внимание?

— И все-таки сейчас совсем другие времена! — не хотела сдаваться упрямая Соня.

— Да? А что вы скажете по поводу процесса над поэтом Иосифом Бродским?

Услышав знакомую фамилию, заведующий юридической консультацией, член президиума городской коллегии адвокатов Никифоров болезненно поморщился и покачал головой. Когда-то он сам отказался защищать этого самого Бродского, но теперь даже немного жалел об этом.

Вместо него на суд пошла коллега Зоя Топорова. От нее потом Степан Иванович не только узнал все подробности, но даже получил стенограмму заседаний, сделанную одной из слушательниц. Адвокат полностью подтвердила достоверность этой стенограммы, в которой вопросы и ответы больше напоминали реплики персонажей из пьесы абсурда:

Судья: Чем вы занимаетесь?

Бродский: Пишу стихи. Перевожу. Я полагаю…

Судья: Никаких «я полагаю». Стойте как следует! Не прислоняйтесь к стене! Смотрите на суд! Отвечайте суду как следует! Сейчас же прекратите записывать! А то — выведу из зала! У вас есть постоянная работа?

Бродский: Я думал, что это постоянная работа.

Судья: Отвечайте точно!

Бродский: Я писал стихи. Я думал, что они будут напечатаны. Я полагаю…

Судья: Нас не интересует «я полагаю». Отвечайте почему вы не работали?

Или вот еще характерный отрывок, который Никифоров мог воспроизвести по памяти почти дословно:

Судья: А вообще какая ваша специальность?

Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил к поэтам?

Бродский: Никто (без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?

Судья. А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…

Бродский: Я не думал… я не думал, что это дается образованием.

Судья: А чем же?

Бродский: Я думаю, это (растерянно)… от Бога…

А в довершение, уже на выходе из зала:

Судья: Сколько народу! Я не думала, что соберется столько народу!

Из толпы: Не каждый день судят поэта!

Судья: А нам все равно — поэт или не поэт!

* * *

Между прочим, за распространение или даже за хранение неофициальной стенограммы процесса над Бродским можно было нарваться за большие неприятности. Потому что фактически молодого человека двадцати трех лет осудили за то, что он выбрал делом своей жизни поэзию. Стихи его были достаточно необычны, зато переводы — вполне профессиональны. Так считали многие именитые представители советской творческой интеллигенции, включая Корнея Чуковского, Самуила Яковлевича Маршака, профессора Владимира Адмони, Наталью Грудинину, Эткинда и даже Дмитрия Шостаковича, но, как оказалось, не чиновники от литературы и не партийные руководители.