Сторож брату своему

– Точно, – неожиданно внятно и трезво отозвалась та и подняла голову. – Приходили ко мне уже от кади – с вызовом… А я-то думала, они жалобу мою хотят рассмотреть…

Все так же задумчиво поглаживая женщину по спине, богиня кивнула:

– Эдак, Рабаб, сыновья Дарима на пару с кади доведут тебя до смертной ямы на окраине города…

Та затряслась, как тамариск под ветром, и испуганно заглянула богине в лицо:

– Что же мне делать, о Всемогущая?..

Узза снова кивнула собственным мыслям и ответила:

– В городе властвует сила печатей, о Рабаб. В Нахле я тебя от зла не укрою – старая Узза бессильна там, где ходят по новой вере…

– Но…

– Слушай меня, о женщина, – вдруг очень строго сказала богиня.

Отступила на шаг. И подняла темную, длинную ладонь:

– Слушай. У тебя есть два пути, о Рабаб. Ты можешь повернуться спиной к бедствиям, взять своего раба и уехать куда глаза глядят – прочь от Нахля, прочь от могилы матери. Я дам тебе много еды, верблюда и коня, и джинны из моих слуг проводят тебя до места, которое ты выберешь своим домом.

– Ни за что!!! – трясясь от ненависти, выкрикнула бедуинка. – Я разорву этим ублюдкам горло зубами! Я вырву их печень и буду танцевать с ней, подобно Хинд, вспоровшей брюхо Хамзату! Скажи, что этот путь не единственный, о могучая! Я жажду мести! Чего стоит жизнь такой, как я – нищей и оплеванной! Я умру, но убью их! Убью! Убью! Убью!!!..

Последние слова Рабаб выкрикивала, топая ногами и задыхаясь от горячей, рвущей глотку ярости.

А когда осипла и прооралась, поняла, что Узза стоит над ней черной тенью, а вокруг мертво свистит ледяной ветер.

– Я сделаю по твоему слову, о женщина, – наконец, откликнулась богиня – ночным, холодным голосом. – Ты отомстишь.

– Но как?.. – все еще задыхаясь от азарта ярости, воскликнула Рабаб.

– Я пошлю того, кто отомстит.

– Ангела? – счастливо вспыхнула глазами бедуинка.

– Ангела, – кивнула высокой черной короной богиня. – Ангела-истребителя.

Бедуинка заломила руки и со счастливой улыбкой упала на колени.

Узза коротко глянула в непроглядную темноту неба, кивнула собственным мыслям – и исчезла.

Возвращались они глухой ночью, в карван-сарае уже потушили огни – ну так, только костерок из кизяка у ворот потрескивал, а вокруг жались невольники с дешевыми копьями.

Рабаб с Залимом прошли мимо них, не оглядываясь, – прямо в свой закуток с левой стороны, третья занавеска по галерее. Во дворе чернильной лужей плавала тьма, из глубокого лаза в подземный зал, где спали рабы и верблюды, доносились вздохи и усталое поревывание скотин. Бедуинка мысленно подсчитала оставшиеся дирхемы в рукаве: эх, если этот ангел задержится, деньги иссякнут, и придется съезжать вниз, к животным и чужестранцам, прямо под глаза здоровенной статуи ханаттийского бога с добрым сонным лицом и в высокой короне.

Занятая такими мыслями, она переступила одеяло, на котором обычно спал зиндж, и нырнула под занавеску. Когда Залим схватил ее сзади, Рабаб сначала не поняла, что происходит. Зиндж, тяжело дыша, повалил ее на войлок и принялся задирать платья.

– Ты что делаешь… – допищать она не успела – лапища зинджа с силой вдавила лицо в вонючую подстилку.

А потом он стукнул ее по затылку – чем, не видела, Залим пыхтел сзади – перевернул на спину и взгромоздился всей тушей. Широкая потная ладонь стискивала и губы, и нос, Рабаб задыхалась, мыча и обреченно постанывая. Вонзил зиндж так, что бедуинка закричала сквозь липкие толстые пальцы.

Залим принялся с силой пихаться между ног, и тут за занавеской замелькали огни и закричали люди. Рабаб радостно замычала и заизвивалась, раб с руганью выпростался и принялся подыматься.

В комнатушке разом стало светло и шумно, и на лицо бедуинки пролилось что-то горячее. Из горла зинджа торчал длинный ноконечник дротика:

– Подлый раб!

Рабаб вздернули на ноги, сунули в лицо факел, содрали с плеч абайю и покрывало, жесткая рука растрепала волосы.

– Что вы…

За спину и локти сунули палку, факел по-прежнему слепил глаза и обжигал лицо. Знакомый старческий голос проблеял:

– О распутница! Ты взяла в любовники чернокожего раба! О стыд! О позор ашшаритов!

– Да как вы…

Ее хлестко ударили по губам – ладонью плашмя, не для боли, так, для порядка. И голос старшего Даримова сыночка – чтоб у тебя глаза повылезли, о Сайф! – торжествующе загудел:

– Вот, мы с братьями и почтенный кади Сулайман ибн Харис свидетели – эта подлая, эта распутная принимала у себя черного раба за занавеской! Они любились и стонали от удовольствия!

– Подожди, о Сайф! – рассудительно проблеял кади. – Пусть почтенная Нузхат осмотрит эту грешную, эту простоволосую и даст тщательное и правдивое заключение о состоянии ее фарджа!

Палку за спиной с силой поддернули, жесткая старческая ладонь шершаво скользнула под платье, вверх по бедру и принялась бесцеременно ощупывать Рабаб между ног.

Знакомый голос хозяйки караван-сарая – что же ты делаешь, о Нузхат, разве не плакали мы вместе над моими бедами… – твердо произнес:

– Во имя Всевышнего, справедливого и не попускающего лжи! Этой женщиной занимался мужчина, причем только что!