Сторож брату своему

– Как чего? – показал беззубые десны старичок. – Порубали в лапшу, вот чего. Ты не подумай лишнего, о юноша, но вы там в Ятрибе сидите и ничего не знаете, а мы сколько жаловались проезжим купцам, толку не было, но, видно, услышаны были наши молитвы о воздаянии, и вот приехал господин нерегиль и навел в Таифе, Джиране и Ханифе порядок! Святую мученицу Катталат аш-Шуджан мы с почестями похоронили высоко на холме, и на могиле каждую пятницу чудеса происходят!

Гвардейцы ошалело переглянулись.

– Но… – выдавил из себя Марваз, – …но разве там… ну в Таифе…

– Чего? – искренне удивился старичок.

– Разве там правоверных в жертву не принесли? – подался вперед Салхан.

– Каких правоверных! – отмахнулся сухой ладошкой чайханщик. – Бандитов казнили, хочешь ты сказать, о юноша! Предали смерти убийц! И мало ли что плетут в Таифе – там живут болтливые глупцы, двоедушники, забывшие истинную веру, преступающие клятвы, их словам совсем нет веры, совсем нет, помяни мои слова, о юноша, не знающий жизни…

Слушая старческое бормотание, Марваз вдруг обнаружил, что у ставен стоят и давешние мальчишки-зинджи, и еще куча народу из местных – все как один в затрепаных рубахах и в рваных куфиях. И молча на них с Салханом смотрят. И от этих взглядов каиду стало совсем неуютно.

А старик вдруг обернулся и посмотрел куда-то во двор – пристально. Серьезно. Словно разговаривая мысленно с невидимкой.

Салхан за спиной осторожно кашлянул и прошептал:

– Марваз…

– А?

– Поехали отсюда. В Таиф. Там все на месте узнаем.

Каид медленно кивнул. Во имя Всевышнего, прав его человек. К тому же почтенные мулла с улемом должны были уже прибыть домой – отряд Марваза сопровождал их всю дорогу от Ятриба до Ханифы.

От Ханифы почтенные мученики за веру поехали сами, а Марвазу пришлось остаться – пару дней назад, как раз накануне отъезда, в конюшню забрались то ли дикие псы, то ли шакалы, перекусали верховых лошадей, а те перепугались, снесли двери и убежали в пустыню. Вот только сегодня их переловили, тьфу, вот незадача, сколько времени потеряли…

Каид одним глотком допил холодный чай, кивнул старику и прижал руку к сердцу:

– Благодарю тебя, о шейх, за беседу, но долг зовет меня в путь. Лошадей мы вернули, и задерживаться здесь нам не следует.

Старик с улыбкой закивал. Стоявшие во дворе местные переглянулись – и принялись неспешно расходиться. Марваз с Салханом обменялись многозначительными взглядами и облегченно вздохнули.

Уже на дороге, в седле, каид оглянулся на остающийся за спиной городок: солнце все так же палило, в глазах плыло от зноя. И, несмотря на жару, Марваз вздрогнул: на окраине, в тени большого серого дувала он увидел три знакомые маленькие фигурки. Черные детишки со двора. Они неподвижно стояли и смотрели гвардейцам вслед.

– Сохрани нас Всевышний… – пробормотал каид и отвернулся.

Странные какие-то дети. То орут, то столбами стоят. Кому понадобились трое малолетних невольников – тоже странно…

И Марваз обернулся снова.

Лучше б не оборачивался.

На месте троих детишек он увидел трех черных псов.

– Г-гончие… – тихо сказал за спиной Салхан.

– А?..

Каиду на полуденной жаре стало очень, очень холодно.

– Гончие Хозяйки Медины… – пробормотал гвардеец. – Как я раньше-то не догадался, глупец я, баран…

Псы стояли неподвижно и смотрели на них.

– Едем вперед не оглядываясь, – упавшим голосом скомандовал Марваз. – Да защитит нас Всевышний, Он милостивый, прощающий…

Они потрусили вперед по дороге, бормоча Имена и чувствуя спинами взгляд страшных собак. Но, даже когда присутствие нездешних сил отпустило, Марваз не решился обернуться и посмотреть назад.

А если бы гвардейцы решились вернуться в Ханифу, они увидели бы следующее.

На крохотной площади перед масджид не протолкнуться было от народу. Люди сидели и в молельных залах – старикам и детям лучше на такое солнце не выходить, зачем обжигать головы и спины, – и под арками галерей, и на террасах лавочек, и на балконе чайханы.

Точнее, они не сидели. Люди стояли на коленях, склонившись в земном поклоне.

На большом кожаном ковре у самых ступеней масджид маялись четверо – вот они как раз сидели. И мелко дрожали, несмотря на жгучее солнце и богатые парчовые халаты.

Возможно, они дрожали, опасаясь самого страшного, – мулла и улем таифской масджид не ожидали ничего хорошего от тех, кто напал на них и их спутников у самой окраины вилаята, спешил с красивых дорогих верблюдов, связал и продержал пару дней в подвале.

Шамс ибн Мухаммад и Хилаль ибн Ибрахим мелко дрожали, бесполезно дергая связанными локтями и пуская слезы из прижмуренных глаз.

Рядом с ними на кожаном ковре мучительно ерзали Батталь ибн Фарух и Дауд ибн Хусайн, свидетельствовавшие в их деле перед троном эмира верующих.

Пот капал с их лбов и бород, они стонали и пытались молиться.

И никто из четверых не решался поднять взгляд к ступеням масджид.

Потому что на древних плитах, взятых из старой каабы, – настолько древних, что резьба с изображением Длани Воздаяния уже почти стерлась, – стояла Она.

Манат возвышалась над толпой, красные глаза на длинной псиной морде равнодушно созерцали простертых людей.