Сторож брату своему

В Куба-альхибе охранными знаками занимался аз-Захири, на пару с толстым, как рисовый колобок, муллой Куба-масджид. Тот степенно, отпихивая какие-то странные тени носками туфель, доплелся до ворот водосбора ближе к вечеру. Ну как степенно – под охраной Тарега с Аллилем. «Я не могу оставить дом молитвы», – упирался он до последнего. «Не отдам на растерзание!» Они выволокли почтеннейшего Абд-ар-Рафи ибн Салаха под руки: над прямоугольным порталом масджид повисло с дюжину черных летучих мышей подозрительно большого размера. Уже на площади мулла сердито стряхнул руки сумеречников и оглянулся: в густеющей темноте твари разевали пасти, перехватывались когтями и, как невиданные мерзкие насекомые, ползли к лепесткам печатей Али. Когда стемнело окончательно, от высоченной, закрывающей звезды громады масджид стали доноситься звуки – словно кто-то что-то грыз. И скрежетал, будто выпиливал или буравил. И время от времени выл – с нездешней злобой, от которой немели пальцы и поднимались волосы на шее.

А самое странное, нигде не было видно самих карматов. То есть прошлой ночью город подожгли в нескольких местах. Абу аль-Хайр сказал, что видел каких-то всадников, похожих на бедуинских, крутились на улицах вокруг рыночной площади и цитадели. Со стен крепости хорошо просматривался вражеский лагерь, вытянувшийся вдоль вади, – насчитали тысячи костров. Но по обезлюдевшему, затаившемуся городу пока бродили лишь твари.

И все терялись в догадках: так кто бьёт из луков по стенам домов на площади? Тарег готов был поклясться сторожевыми башнями запада: в соседних домах хен не обнаруживало ничего живого. Но одного гвардейца, сунувшегося наружу – ему показалось, что кто-то в соседнем доме бродит, – они (или он?) подстрелили. И грамотно подстрелили: били в бедро, не в грудь и не в спину, знали, что кафтан бычьей кожи не осилят. Парнишка истек кровью прямо на площади – не успели быстро подобраться, чтобы артерию перетянуть, да еще гулы набежали. Зато успели втащить внутрь тело, не оставлять же было на растерзание. Теперь Мамед лежал под своей джуббой в длинной стенной нише.

Сейчас все слушали Каойльна – когда стемнело, рыжий сорвиголова уперся на том, что сидеть в норе больше не может, и рванул галопом через весь город: «А посмотреть, что делается, авось не пристрелят, а пристрелят, так горло не порвут, и вообще я висельник, меня ни стрела, ни зуб не возьмут».

– Штурмуют крепость. Люди и твари. Ворота держатся, но в них лупасится какая-то гадина, на двуногую ящерицу похожая, с зубищами в руку длиной и шипастым хвостярой. Визжит и об буквы эти ихние шпарится, аж паром исходит, но лупится, как оголтелая.

Тарег не стал переводить полностью: ашшариты привыкли видеть этих существ иначе. Наверняка и карматы, и осажденные наблюдают черную фигуру с огненными глазами и длинной дымной бородой.

– Ифрит, – коротко пояснил он каиду Селиму.

– Среди этих джиннов мало правоверных, – понимающе кивнул Селим. – Злые они, всегда так было.

Ашшариты вокруг согласно хмыкали. Вот джинны из вади у границ Руб-эль-Хали – те другое дело. Рассказывали, что в масджид тамошних оазисов лет сто назад пришлось строить большие залы: мариды целыми семьями принимали веру Али и с тех пор по пятницам приходят к ночному намазу.

Каойльн отхлебнул из протянутого меха с водой и продолжил:

– К Гамама-масджид я не прорвался: окружена, сплошь люди верхами, а само здание горит. И горит… в общем, скверно оно горит, Рами. Жжет ее кто-то изнутри.

Тарег перевел это, уже поднимаясь на ноги. Выглянув в приоткрытые створы, посмотрел на юго-запад. Селим тоже высунул голову. Гамама-масджид всегда легко узнавалась среди куполов и шпилей. У нее было три разных альминара: маленький тоненький с вытянутой остроконечной башенкой и два новодельных, с филигранной резьбой и затейливыми йамурами. Смигивая, Тарег долго таращился на горизонт – привычных очертаний он не видел. Потом услышал, как Селим ахнул:

– Нету… Ни «Танцовщицы», – у одного из новых альминаров и вправду был игривый такой балкон-юбочка, – ни «Вафельки»…

Смигнув еще раз, Тарег понял, что не складывалось для зрения: крышу единственного уцелевшего альминара, «Младшенького» (а на самом-то деле самого старого из построенных), обвивало длинное хвостатое тело. На шпиле башни висел аждахак. Крошечный – на таком-то расстоянии – и черный среди яркого рыжего пламени.

– «Младшенькому», похоже, тоже недолго осталось, – пробормотал он.

Ну что ж, ты дошутился, Полдореа. Правоверный аждахак, говоришь…

Хорошо, что ашшариты не видели когтистую драконскую тварь: демон весь уходил в пламя и ненависть, не имея сил проявиться для обычного зрения.

– Говоришь, к нам жалуют, – Селим, наконец, отвернулся от завораживающего зрелища гибнущей масджид и посмотрел на присосавшегося к меху Каойльна.

Тот лишь прикрыл глаза и покивал, не отрывая губ от костяного навершия – все не мог остановиться и жадно глотал воду.

– С ними два дэва! – радостно сообщил он, со вздохом отдавая мех и отирая губы рукавом.

– Три, – спокойно поправил его Амаргин.