ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Против оценок? Да ведь я, в видах достижения согласия, высказался даже мягче, чем мне того хотелось. И эту сдержанность в оценках я все еще проявляю, щадя вас. Скажу только одно: на самом деле князь не нуждается ни в каком укреплении своего фундамента. Стоит ему употребить все средства его теперешней власти, и он увидит, что их достаточно для осуществления всего, чего от него может потребовать самое высокое чувство ответственности перед Богом и людьми. Но он стесняется установить жизненное равновесие, он идет по пути, ведущему к тирании.
КАМЕРГЕР: Да он скромное существо!
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Скромно одно из его существ, но все свои силы он отдает другому, сооружающему фундамент, рассчитанный на новую вавилонскую башню. Нужно мешать этой работе — вот единственная политика, которую должен вести тот, кому небезразличны его личное положение, интересы государства, княгини, а возможно даже, и самого князя.
КАМЕРГЕР: «Возможно даже» — вы очень откровенны. Ваша откровенность, по правде говоря, заставляет меня трепетать перед возвещенным исходом. И я сожалею — в последнее время я вынужден сожалеть об этом все больше — о моей верности князю, делающей меня самого беззащитным.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Все стало ясно. Вы вовсе не заигрываете с партией наших врагов, вы ей просто подыгрываете одной рукой. Только одной — похвально для старого знатока придворных игр. Но единственная надежда, которая у вас остается, это надежда на часть нашего большого выигрыша.
КАМЕРГЕР: Я сделаю все, что в моих силах, чтобы его не случилось.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Меня это уже не беспокоит. (Указывает на сторожа.) А ты, умеющий так тихо притаиться, ты все понял, что сейчас было сказано?
КАМЕРГЕР: Сторож склепа?
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Сторож склепа. По-видимому, нужно было прийти издалека, чтобы разглядеть его. Не так ли, мой любезный старый филин? Видели бы вы, как он под вечер летит сквозь лес, никакими искусственными приспособлениями не поддерживаемый. Но при свете дня он съеживается от одного взгляда.
КАМЕРГЕР: Я не понимаю.
СТОРОЖ (
КАМЕРГЕР: Вы опасаетесь его.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Опасаюсь? Нет, для этого он слишком ничтожен. Но я хочу, чтобы он был у меня под рукой. Потому что думаю — назовите это прихотью или суеверием, — что он не только орудие зла, но и самый что ни на есть почтенный, самодеятельный труженик на ниве зла.
КАМЕРГЕР: Он уже лет тридцать тихо служит при дворе и за это время, наверное, ни разу не был в замке.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: О, такие кроты роют длинные ходы, прежде чем вылезти на поверхность. (
СТОРОЖ (
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Это ошибка. Убирайся.
КАМЕРГЕР: С ним надо обращаться бережно. Он старый, больной человек, и князь каким-то образом в нем заинтересован.
Сторож низко кланяется камергеру.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Вот как? (
Слуга бросается к сторожу.
КАМЕРГЕР (
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: О, этот придворный воздух! Не чувствую в нем ни крупицы соли. Хорошо, пусть будет повозка. Ты будешь сопровождать эту драгоценность в повозке. Но теперь уже наконец вон отсюда оба. (
Сторож на пути к двери тихо вскрикивает и падает.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: (
КАМЕРГЕР: Князь!
Слуга открывает левую дверь.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: А! (
Быстрыми шагами входит князь, за ним появляется княгиня, черноволосая молодая женщина; стиснув зубы, она останавливается в дверях.
КНЯЗЬ: Что здесь произошло?
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Сторожу стало плохо, я собирался его вынести.
КНЯЗЬ: Следовало известить меня. Врача позвали?
КАМЕРГЕР: Я пошлю за ним. (