Стожары

- А ты откуда знаешь? - удивился Федя.

- Я про тебя много знаю. Ты ведь внук дедушке Захару, партизанский внук... Мы тебя ведь давно ждем...

- Так это твои письма были? Тебя Машей зовут?

- Машей! - засмеялась девочка. - А это вот Зина Колесова. Она тебе варежки связала. А это - Семушкин. Его у нас все суслики боятся. А это... - Маша называла каждого по имени, говорила, кто чем знаменит, и ребята тянулись к Феде, пожимали ему руку.

В сенях заскрипели половицы.

- Дедушка идет, - догадалась Маша и, подмигнув ребятам, обернулась к Феде: - Ты не сразу показывайся. Спрячься пока.

Мальчишки оттеснили Федю в угол печи. Захар открыл дверь и ворчливо спросил:

- А ну, терем-теремок, кто в тереме без прописки живет?

- Я, мышка-норушка, - пискнула Маша.

- Я, лягушка-квакушка, - отозвалась Зина.

- Я, комар-пискун, - тоненьким голоском сказал Семушкин.

Захар покосился на стоявшие у порога мокрые ребячьи сапоги, башмаки, обшитые кожей валенки и покачал головой:

- Что, гуси лапчатые, промочили ноги да на печку к деду Векшину? Дома-то за это не жалуют. Выведу я вас на чистую воду, дайте срок!

- Дедушка, а мы не отогреваться. Мы к вам с новостью, - сказала Маша.

- Знаю я ваши новости!

- Правда, дедушка!

И вдруг с печки, из дальнего ее угла, полились такие переливчатые, звонкие соловьиные трели, что все ребята в изумлении насторожили уши, а дед Захар даже попятился к двери:

- Что за наваждение! Кто там балуется? А ну, слазь, слазь, говорю!

- Это я, дедушка... я...

Федя легко спрыгнул с печки и вновь защелкал, залился, как настоящий соловей.

- Узнаете, дедушка, чуете?

Точно солнечные блики заиграли на лице старика.

- Чую, соловушко! - И Захар, словно ему не было семидесяти лет, в ответ на соловьиное щелканье гукнул филином.

Мальчик отозвался криком ночной выпи, старик тонко и нежно засвистел иволгой, мальчик закуковал кукушкой.

Так они стояли друг перед другом, перекликались птичьими голосами, и ребятам казалось, что все птицы с округи слетелись в старую Захарову избу.

Потом, устыдившись, что разыгрался, как мальчишка, старик смущенно рассмеялся, привлек Федю к себе и обнял.

Вскоре на столе запел свою песенку кособокий самовар.

Захар открыл банку консервов, достал горшочек с медом, моченой брусники, яблок, грибов, усадил Федю в передний угол.

Потом оглядел сияющие лица детей и совсем подобрел:

- Все садитесь! Пируйте! Такой день, ничего не жалко.

Ребята разместились за столом. И, хотя большая деревянная чашка была полна просвечивающих моченых яблок, а в горшочке желтел загустевший липовый мед, они, не желая, чтобы Федя подумал о них плохо, ни к чему не притрагивались и чинно отвечали: "Большое спасибо, мы уже пили-ели..."

- А ты где птичьему языку обучился? В отряде, да? - допытывалась у Феди Маша. - И коростелем умеешь кричать, и зябликом рюмить?

- Могу.

- Меня научишь?

Алеша Семушкин все пытался завести с Федей серьезный разговор о партизанских делах.

- Обожди, торопыга, - остановил его Захар. - Дай ему передохнуть с дороги. Будет у вас время, всласть наговоритесь. - И он пристально вглядывался в мальчика.

Федя был гладко острижен, худощав и казался неразговорчивым.

"Ничего... это его солнышко тамошнее присушило, - успокаивал себя Захар. - Он у нас тут, как на дрожжах, поднимется". И старик в который раз спрашивал Федю, не болит ли у него где.

- Ничего не болит, дедушка. Я левой рукой пудовую гирю выжимаю. Я уж боролся с одним на станции.

- Ну и как?

- Да он не по-честному: подножку дал. Только я все равно вывернулся.

- Видишь, нельзя тебе пока силой мериться. Ты у меня тихо жить будешь, покойно.

- А мы его старшим поставим над всеми ребятами, - вдруг заявила Маша, которой давно хотелось сказать Феде что-нибудь приятное. - Мы его вот как слушаться будем!

- Что еще за старшим? - покосился Захар. - Внучек отдыхать приехал.

- Я ненадолго, дедушка. В ремесленное училище поступать хочу, сказал Федя.

- Ну вот, - нахмурился Захар, - только через порог перешагнул, а уж на дверь оглядываешься. Ты поживи, присмотрись, может, и другая какая путевка выйдет.

Ребята готовы были просидеть с Федей до позднего вечера, но Захар вовремя намекнул, что дорогим гостям пора честь знать, и они, поблагодарив за угощение и распрощавшись, направились по домам.

Захар вышел проводить их до угла.

Мороз, точно искусный стекольщик, застеклил лужи хрупким ледком, и они блестели в лунном свете, как парниковые рамы.

Где-то близко, в придорожной канаве, звенел неугомонный ручеек, словно хотел сказать, что никакие заморозки теперь не остановят шествующей весны.

И Захару показалось, что вот и к нему в дом заглянула весна - приехал внучек.

Старик улыбнулся и направился в избу.

Вот сядут они сейчас с внучком рядком, выпьют посемейному, без чужих глаз, еще по стаканчику чаю и обо всем по душам поговорят. Но ни разговор, ни чаепитие не состоялись. Примостившись на лавке и подложив под голову вещевой мешок, Федя крепко спал.

- Умаялся, соловушко! - шепнул Захар.