Тема родов – и уже родов тяжелых, мучительных – возникает в богословских комментариях к житию Девы Марии в самый неожиданный момент. Распятие – одно из ключевых событий евангельской истории, которое средневековые мастера изображали бессчетное количество раз. Однако до XIII в. Мария обычно просто стоит у подножия креста. Ее жесты скорбны, но сдержанны, и все говорит о непоколебимой вере и силе Девы. Однако затем все чаще начинают появляться образы, где она ослабевает, закрывает глаза и даже падает в обморок, а Иоанн Евангелист или женщины поддерживают ее. В XIV–XV вв. почти все изображения голгофской казни включают фигуру скорбной Богоматери.
Обморок Девы Марии на Голгофе напоминает о ее материнстве и о боли, которую ей пришлось испытать. Ее сострадание
При этом обморок Марии – это не только реакция на смерть Иисуса, но и напоминание о боли родов. Сцена, где Богоматерь падает в руки спутников, символически отсылает к Рождеству, где она, окруженная повитухами, рождает Спасителя. Так на Голгофе она снова становится матерью.
В Евангелии от Иоанна (19:26–27) рассказывается о том, как перед распятием «Иисус, увидев Матерь и ученика тут стоящего, которого любил [т. е. самого Иоанна], говорит Матери Своей: Жено! се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя! И с этого времени ученик сей взял Ее к себе». Амвросий Медиоланский (IV в.) видел в «усыновлении» Иоанна символ Церкви, ведь она тоже мать всем верующим, которые у креста становится ее сыновьями. Конечно, у него речь скорее шла о духовном, а не о физическом материнстве. Однако бенедиктинский аббат Руперт из Дойца (ум. ок. 1135 г.) прямо уподобил муки Марии на Голгофе боли, которую женщины испытывают во время родов. Он ссылался на другой фрагмент из Евангелия от Иоанна:
«Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир. Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас…» (Ин. 16:21–22).
229 (XXXI). Симон Бенинг. Молитвослов Альбрехта Бранденбургского. Брюгге (Бельгия), ок. 1525–1530 гг.
В центре миниатюры – Дева Мария, на которую направлено семь мечей. Под ней маленькая фигура старца Симеона, который, когда Богоматерь с Иосифом принесли младенца Иисуса в Иерусалимский храм, предсказал, что ей придется испытать много горести: «Се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, – и Тебе Самой оружие пройдет душу» (Лк. 2:34–35). В сценах по периметру изображаются Семь скорбей Богоматери: Принесение во Храм, Бегство в Египет, Христос среди учителей закона (Мария с Иосифом тогда потеряли сына в Храме и долго его искали), Путь на Голгофу, Распятие, Оплакивание и Погребение Христа.
230. Рогир ван дер Вейден. Снятие с креста. Лёвен (Бельгия), ок. 1435 г.
Поза падающей в обморок Девы Марии почти повторяет позу умершего Христа. Иисус искупает своей смертью грехи человечества, а его мать соучаствует в его страданиях и становится со-искупительницей.
По его словам, у подножия креста Мария, как настоящая женщина и настоящая мать, истинно испытала родильные муки. Когда Иисус появился на свет, она, в отличие от других матерей, не страдала, а теперь мучилась и была полна скорби, ибо ее час пришел. Так во время Страстей своего единственного сына Дева родила спасение всего рода людского; потому она мать для всего человечества.
Богословы Альберт Великий (ок. 1200–1280) и Антоний Падуанский (1195–1231) в своих размышлениях о страданиях Девы Марии у креста опирались на фрагмент из пророчества Исаии:
«Еще не мучилась родами, а родила; прежде нежели наступили боли ее, разрешилась сыном»
То же самое, по их мнению, произошло и с Богоматерью: боли и мучения родов наступили у нее только спустя много лет после того, как она родила сына, т. е. были отложены. По мысли Альберта, на Голгофе природа потребовала от Марии уплатить долг, причем с процентами. Следовательно, боли у Распятия были куда худшими, чем при обычных родах. В дальнейшем эта идея превратилась в общее место во многих богословских текстах, особенно у францисканцев и доминиканцев. Несомненно, звучала она и в проповедях, откуда и нашла путь в умы и воображение мирян.