Страдания юного Зингера

Ученые люди — с давних времен и доныне — без конца спорят: обладаем ли мы, звери, мышлением… Нет, не люблю я этого научного слова. Оно мне напоминает мышей, а мышь как раз хороша та, которая этим самым мышлением не обладает… Поэтому скажу: обладаем разумом.

Но как можно сомневаться?! А тем более — в кошачьем уме!

Да и за примерами далеко ходить не надо.

Люди — грамотны, и стоило бы им прочитать хорошенько, ну, скажем, Гофмана, Китса (мурр, Китс-с!), Погорельского, Кэрролла, Бодлера, Киплинга, Булгакова, Кортасара (в общем, всех не перечислить) — и все сомнения отпали бы сами собой. Ну, а если тебе не по зубам сия серьезная литература, то можешь читать сказки народные или мультики по телику смотреть, ну, хоть про кота Матроскина. Да что мультики! Был даже фильм многосерийный, научный, можно сказать, — так там один кот оказался умнее трех собак. Провалиться мне на этой крыше, если вру!

В общем, как говорится: и доказательств никаких не надо.

Но люди, они ведь глупые, им всё доказательства нужны, им всё на опыте проверить надо. Эксперимент поставить, если научным языком изъясняться.

Ну вот, дошла очередь и до рассказа об экспериментах. Значит, так: пригласили меня однажды на работу в научно-исследовательский институт один. Я согласился — лестное все-таки предложение, — сказал свое «мяу». Доверчив я был, не изучил еще тогда всю человеческую натуру.

А люди (которые титул себе присвоили: «ученые») коварными оказались: вживили мне в голову какую-то дрянь. По-ихнему, по-научному — «электрод» называется. А из уха моего микрофон сделали.

И — ахнули! Мое ухо таким совершенным микрофоном оказалось, какого они и за миллион лет придумать не могли. Но спрашивается: нужно ли было издеваться надо мной? Неужели все это и так, с самого начала, не ясно было?!

Я и царапался, и кусался, и орал как оглашенный. Но люди — сильнее меня. Борьба не на равных велась. Я подчинился их грубой силе. Подчинился, но — не смирился.

Стал выступать на разных ученых конференциях, форумах, симпозиумах. Демонстрировал свой разум и свои способности. И это, вы знаете, иной раз даже, пожалуй, приятно, когда вокруг тебя все бегают на задних лапках, восхищаются тобой, всякие мудреные, а то и ласковые слова говорят.

Но меня лестью не очень-то купишь. Истина для меня любого палтуса дороже.

И у меня был свой взгляд, своя точка зрения как на науку, так и на самое жизнь.

Ммурр, ммурр… Дело в марте было… Слава Богу, люди не лишили меня моего мужского достоинства… Март! Что людям в этом звуке, столь чудесно напоминающем наше «мяу»?! Для них март — восьмое число, букет цветов, флакон духов, коробка конфет. Чушь это все собачья. О, март — это… это… да никакими человечьими словами это не выразить!

Итак, дело было в марте. Пригласили меня выступить на очередной научной конференции. Почетную охрану приставили. Пришли мы в большой светлый зал. Народу — уйма, у всех лбы — в морщинах от неустанных размышлений. А в окна — солнце весеннее светит. Смотрю я, значит, в окошко и вижу: по соседней крыше кошечка гуляет. Такая славная, милая, грациозная. Весной и свободой наслаждается. А я — здесь, словно подневольный какой, словно раб на галере, спины не разгибая, тружусь… Огляделся я по сторонам, смотрю: в одном окне фортка открыта. Присел, будто почесаться или умыться хочу, а сам — молнией, через все ученые головы, — в форточку. К милочке моей, на крышу. На свободу.

Сейчас у них там, у людей, в ихних научных кругах, переполох, наверное, — страшно представить! Остатки шерсти… тьфу ты, волос на голове рвут от бессилия и отчаянья! Еще бы: их главная надежда и опора — то есть я — сбежал.

А я ни разу не пожалел о том, что свою научную карьеру сломал. Бездомный я? Драный? Голодный? Но у меня есть главное: свобода. А это, как те же самые ученые люди говорят, осознанная необходимость. И в этом они правы. Но они — только говорить любят, говорят, говорят, и ничего более.

Не то что мы, кошачьи. Мы и поговорить складно умеем, и умом незаурядным отличаемся, и о продолжении рода своего царского не забываем…

Так что, мои дорогие слушательницы, мои милые, славные кошечки, садитесь ко мне поближе, помурлычем на славу и вволю.

Безо всяких там микрофонов.

Сон Самсона

Я вижу сны — следовательно, существую.

Почти Декарт

— А ты — неутомимый наездник, Самсон. Не знаю, как для войны, а для любви ты славно сделан. Откуда в тебе столько силы? Признайся: ты хоть когда-нибудь устаешь?

— Ты осталась довольна мной, Далила?

Женщина потянулась в истоме, изогнувшись, словно сиамская кошка.

— Хитрец! И он еще спрашивает. О такой ночи я и не мечтала!

Самсон отпил из кубка и зевнул.

— Сегодня, признаться, я почему-то устал. — Он снова зевнул, не прикрывая рта рукой, показывая крупные, словно у лошади, зубы. — Как странно…

Огромный мужчина по-детски положил под щеку ладонь.

Далила села в изголовье постели, склонилась над Самсоном и ласково погладила его по голове.

— Поспи, мой милый.