Страдания князя Штерненгоха

Как долго тянулось время в этой каменной смирительной рубашке! На меня напал страх, от которого у меня дрожали ноги и стучали зубы. Мне было холодно, несмотря на то, что солнце жгло неимоверно. Я уже вот-вот собирался откинуть эту неприветливую перину и удрать… как тут внезапно на краю вершины вынырнуло сатанинское лицо Хельги.

Она была одета примерно как Клеопатра или Семирамида, или еще какой-то подобный сброд… Просто чудо, как она добралась сюда в таком маскараде через довольно густо заселенную местность. Она остановилась. Сделала глоток из бутылки. Вынула из маленькой груды подушки, швырнула их в котловину, разлеглась на них и, махая ногами над головой, запела голосом Валькирии, несущимся вниз с облаков, бесстыжую, манящую любовника песню. Потом вскочила и, ревя от смеха и плача, послала ветрам невнятные заклинания. И снова кинулась на подушки, сладострастно извиваясь, целовала свои обнаженные бедра и сильно хлестала икры тросточкой, черной розгой, которую всегда, как драгун, носила при себе. Затем снова осмотрелась по сторонам:

— Он уже под холмом!.. Правда, он желал, чтобы я приветствовала его всегда совершенно голой, но сегодня, хотя бы в первые мгновения, я не буду снимать это замечательное платье, пусть он меня за это высечет, как ему захочется…

Через минутку он появился. Она бросилась на него примерно так, как леопард бросается на гиену…

Что за человек это был? Мальчишка: видимо, моложе ее. На самом деле безобразный. Из десяти солдат девять понравилось бы мне больше чем он. Правда, он был высокий и статный, не такой тонкий, как она. А когда я увидел его обнаженное предплечье, я задрожал и сказал про себя: такому мне не хотелось бы попасться в лапы… А лицо? Длинные, отвратительно растрепанные волосы. Он был похож на композитора или поэта, или им подобных бездельников… но скорее на бандита в международном розыске. И все же одновременно на ребенка… Странное, совершенно ненормальное, отвратительное лицо!.. И такого она предпочла мне, красавцу, по мнению всех моих друзей!.. Кроме того, он одет был как хулиган… Разодранный, забрызганный грязью пиджак, обтрепанные штанины, замусоленный воротник, галстук, сдвинутый почти на затылок, сапоги в глине, хоть картошку на них сажай… Вот кого, оказывается, избрала супруга первого дворянина Германии, дама, за которой даже принцы королевской крови ухаживали, робея. Но должен сознаться, что его наглое, такое самолюбивое лицо мне чем-то импонировало, и когда его властный взгляд остановился на груде камней, под которой я укрывался, я невольно сжался в комок… Одним словом, — приличный человек всегда боится бандитов.

Я никогда не поверил бы, что женщина, даже если это и была Хельга, готова так исступленно проявлять любовь!.. Не могу, не хочу это описывать… Негодяй, криво ухмыляясь, позволял ей некоторое время это делать, играя с ее телом, точно с тряпкой. Потом внезапно швырнул ее на подушки. А она, та самая, перед которой дрожали знатнейшие аристократы, лежала как брошенная в угол дрессированная собачонка, вверх лапками. Только руки молитвенно сложила. Хулиган бросился на землю в двух метрах от нее. Тут между ними завязался странный, страннейший из странных разговор. К сожалению, я настолько был растерян, что могу пересказать его лишь частично.

Несколько минут они молчали; негодяй раскуривал трубку, из которой капали черные капли.

— Говори! — загудел он придушенным, как будто из пустого храма доносящимся голосом, одновременно так хлестнув ее по обнаженной икре, что через секунду на подушку брызнули алые капли.

— Мой Единственный — ты Единственный! — завыла моя потаскуха, но даже не дрогнула. — Я именно об этом думала: как это возможно, что когда я тебя не вижу, не слышу, не осязаю, я все время чувствую себя сидящей на раскаленном железе? Скоро я не смогу выдержать ни минуты без присутствия твоего тела… Раньше я повторяла про себя: если меня постигнет это безумие, которое называют любовью, мне достаточно навеки хранить в душе Его фантазм: тогда я полностью стану им и буду с ним, а Он станет мною и будет со мной! Только людишки без души и без фантазии хотят прикоснуться к грубому телу, почувствовать его на ощупь и увидеть глазами, услышать грубыми ушами этот грубый материальный голос, потому что, любимый мой, твой голос так груб по сравнению со сферической музыкой архангелов, представляющей каждый вздох в моих сновидениях; и — как ты, оказывается, уродлив по сравнению со страшными метамистическими драконами Серафима, так жутко-сладко посещающими и целующими меня каждую ночь! — Это ты! — Однако, несмотря на все это, я постоянно хочу тебя видеть и слышать… Я… Любовь это подлость, самая большая из всех возможных! Кто влюбится, перестает быть человеком. Воля растворяется в ее болоте. Ни один сумасшедший дом недостаточно безумен для влюбленного. Кто влюбится, того тут же следует повесить. Нет в мире такого уголка, который принял бы такого отверженного. Смерть — спасение для него. Лучше сдохнуть, чем пасть жертвой бесчестия, которое и есть любовь…

— Женщина! — зевнул он.