Страга Севера

Капа набрала в грудь воздуха, затаила дыхание. Он осторожно запрокинул ее голову, уложил возле своей груди и стал вытирать слезы ладонью. Она сделала несколько упражнений и тихо проговорила:

– Какая смешная у тебя борода… Мягкая, как у подростка.

– Потому что еще ни разу не брил.

– И голову не брил?

– Нет… Я был лысый.

– Теперь седой… волосы серебристые.

Она уткнулась в шершавую армейскую куртку и уснула.

Ему вновь казалось, что на сеновале стоит один лишь солдатский запах…

Полковник проснулся от шума дождя. Старая крыша на сеновале отчего-то перестала светиться щелями, но кое-где о хрусткое сено билась капель. Он хотел посмотреть, который час, однако на этой руке спала Капитолина. Это была отработанная привычка – отмечать время, сейчас совершенно ненужная, потому что ничего вокруг, кроме сеновала и дождя, не существовало. Полковник укрыл Капу краем плащ-накидки, прижал к себе плотнее расслабленное сном тело и бездумно закрыл глаза.

И вдруг где-то неподалеку раздался выстрел, затем еще два, почти слитых в единый. По звуку он определил, что стреляют из карабина. Капитолина вздрогнула, но не проснулась. Через несколько минут выстрел грохнул где-то на краю луга, и сквозь шум дождя послышались неясные крики.

– Что это? – спросила она испуганно.

– Не знаю… Наверное, охотники, – предположил он.

– Почему так темно? Который час?

– Кажется, вечер, – легкомысленно сказал полковник.

– Это нас ищут! – уверенно заявила Капитолина. – Слышишь голоса?..

Кто-то шел к сеновалу – хлюпала вода, доносился непонятный говор.

– Давай спрячемся? – тихо засмеялся он. – Пусть ищут!

Полковник ухватил большой пласт сена и навалил на гнездо. Сразу стало тепло, пыльно, окружающий мир отдалился и на некоторое время заглох даже шум дождя.

– А корзины?! – зашептала Капа. – Найдут! Корзины остались где-то сверху.

– Темно, не заметят…

Здесь было так хорошо, что не хотелось думать о каких-то корзинах. Они лежали, прижавшись друг к другу, касаясь щеками, плотно придавленные сеном, как душным, толстым одеялом. Кто-то распахнул дверь, сказал громко:

– Были бы тут – услышали!

– Залезь посмотри! – приказал Воробьев. – Лежат, поди, трахаются!

– Никого! – откликнулся незнакомый голос. – Сеновал течет…

– Крыша у него течет! – Воробьев выматерился. – Я эту прошмандовку удавлю на березе!

Полковник дернулся, поднимая головой сено, но Капа схватила за шею, обвисла, удержала:

– Не надо… прошу тебя…

Дверь захлопнулась, шаги прочавкали вдоль стены и, когда смолкли, растворились в шуме дождя. Полковник выбрался из ямы, помог встать Капитолине. На опушке луговины грохнул выстрел, и белая ракета, взвившись в небо, высветила все щели над головой.

– Крыша течет, – повторил Арчеладзе. – Ладно, пусть течет. Идем!

Они выбрались из сеновала, оставив там корзины, – за шиворотом кололась сенная труха, встречный ветер сек дождем по лицу. Мир был темным и неуютным, за спиной время от времени гремели выстрелы. Они почти бежали, спотыкаясь и уворачиваясь от деревьев, уходили, словно партизаны от облавы. Похоже, Воробьев с Нигреем подняли на поиски всю обслугу охотничьего домика. Крадучись, они обогнули терем – в окнах горел яркий свет – и тихо сели в машину. Полковник запустил двигатель, не включая света, вырулил на дорогу.

– Пусть поищут!

Выехав на трассу, полковник стал откровенно лихачить. Это забавляло Капитолину и возбуждало в нем жажду риска, испытания судьбы. Он опасно шел на обгон, стиснув зубы, ждал встречной машины из-за поворота – везде проносило. Взрывались под колесами лужи на асфальте, «дворники» на лобовом стекле не справлялись с дождем, впереди колыхалось туманное пространство, в котором мельтешили яркие пятна фар, едва различимая дорожная обочина, красные огни впереди едущих машин и россыпь фонарей придорожных поселков. Эта ночная гонка увлекала полковника, отрывала его от земли, и создавалось полное ощущение полета. В машине было тепло, уютно, как на сеновале, и окружающий мир вновь перестал что-то значить. Капитолина сняла сапоги, армейскую куртку – вся их одежда осталась в охотничьем тереме – и, устроившись с ногами на сиденье, не сводила с него глаз. Он чувствовал восторг в ее взгляде – тот самый, уже забытый, будоражащий душу; он ждал этого ее восхищения еще там, в зале трофеев, возле живого огня. Только эти глаза и эти чувства были в состоянии возродить в нем утраченную мужскую силу – то, что может врачевать лишь женщина, испытывающая хотя бы мимолетную любовь.