Страга Севера

– Никогда не спал на сеновале, – признался полковник. – А говорят, здорово.

Они забрались под самую крышу доверху набитого сеновала, разгребли яму, постелили плащ-палатку и улеглись. Было сухо, мягко и тепло, запах сена напоминал жаркий летний день, но к нему примешивался стойкий солдатский дух, исходящий от армейской одежды и сапог. Несколько минут они лежали тихо, касаясь друг друга плечами.

– Жду, когда ты спросишь, – вдруг сказала она, – почему я стала шпионить.

– Я знаю почему, – отозвался полковник. – Все старо как мир…

– Нет, ты не знаешь! – горячо заговорила Капа. – Ты ничего не знаешь!..

– Сначала он сделал тебя своей любовницей, – объяснил он. – Потом заставил приносить ему информацию. А ты не могла ему отказывать, потому что боялась.

Она долго молчала, затем повернулась к нему и подперла голову рукой.

– Я его и сейчас боюсь… Но откуда тебе все известно?

– О тебе конкретно мне не известно ничего. Но так делают все начальники. В нашей конторе все просто и даже безвкусно.

– Когда я познакомилась с ним, не знала, что он – шеф, – призналась Капитолина. – Все тривиально: подвез меня на машине…

– Вроде бы случайно…

– Да… Потом еще раз… А потом меня вызвали в кадры, дали какую-то бумажку, чтобы я подписала ее у шефа…

– Ты входишь, а шеф – твой любовник. Он пригласил тебя в комнату отдыха, вы пили коньяк, возможно, с лимоном, – монотонно рассказывал полковник. – Ты сияла от счастья и воображала себе карьеру. Он тебе обещал, что скоро переведет в свой аппарат.

– Нет, не обещал…

– Ну, тогда посулил загранкомандировку месяца на три!

– На полгода, в наше посольство в Аргентине, – поправила Капитолина.

– И обманул, подлец!

– Трудно сказать… Второй год откладывает сроки. Говорит, ты незаменимая.

– Значит, ты единственная шпионка в отделе…

Она пошуршала сеном, угнездилась.

– Нет, не единственная.

– Вот как?! – Полковник сел. – Сколько же вас?

– Я знаю четверых. Они приносят мне информацию, я передаю ее дальше.

– О, все-таки он тебя повысил! – усмехнулся Арчеладзе. – Сделал резидентом. Или резидентшей!

Он лег и отвернулся. Сено было еще пышным, хрустким и шуршало от дыхания.

– Тебе неинтересно, кто эти люди? – после долгой паузы спросила Капитолина.

– Интересно, – пробурчал он. – Но сейчас мне так хорошо… И я хочу спать. Никогда не спал на сеновале… А ты говори, раскаивайся. Будет легче.

– Мне не в чем каяться, – вдруг отрезала она.

– Как же – не в чем?

Она надолго замерла, даже сено перестало шуршать от дыхания. Полковнику показалось, что она уснула. Он повернулся: Капитолина сидела к нему спиной, подобрав ноги.

– Я каюсь, что родилась женщиной, – проговорила она. – Каюсь, что слабая, беспомощная, что боюсь злой воли мужчин. Каюсь, что не могу совладать с жестокостью, каюсь, что мне растоптали душу, что меня обманули, использовали. Каюсь, что ненавижу ваше подлое племя! Что должна унижаться перед вами, просить милости, ждать ваших чувств, которых нет в природе!

Полковник взял ее за плечи, но Капитолина вырвалась, отшатнулась. Он увидел ненависть, смешанную со слезами беспомощности.

– Каюсь и проклинаю вас! – крикнула она в лицо. – А ты спи! Тебе же хорошо. Ты никогда не спал на сеновале. Ты такой же, как остальные… или даже опаснее, потому что презираешь женщин.

В этот миг он поразился своим чувствам. Он ощущал свою вину перед ней, жалел ее и задыхался от восторга – она сейчас нравилась ему! Хотелось утешить ее, приласкать, усмирить бушующую в ней ненависть любовью и сделать так, чтобы Капа почувствовала себя счастливой. Но одновременно с этим, каким-то задним, параллельным сознанием он анализировал ее поведение и будто бы ухмылялся каждому слову. Мол-де сыграно совсем неплохо. Можно поверить, что тебя завербовали обманом, втянули в мужские игры через постель. И теперь, припертая к стене, ты стараешься внушить к себе доверие через женские слабости…

Все это уживалось в полковнике, существовало вместе всегда, и впервые только он осознал, насколько сильна в нем власть противоречия. Не воли, не ума, не силы и интеллекта, а именно противоречия – раздвоенного сознания и чувств. И это раздвоение считалось качеством положительным, благородным, высоким и называлось – мужеством. Под властью противоречия можно было смело шагать и по головам, и по судьбам, и по трупам, быть судимым и оправданным, ужасаться и творить жестокую реальность.

«Гогия, ты памидоры любишь? Кушать – да, а так – нэт…» Слезы делали ее некрасивой, и она, зная об этом, наверное, старалась никогда не плакать. Теперь же не стеснялась ни красных пятен на скулах, ни растянутых, бесформенных губ и заложенного носа.

– Не плачь, – попросил полковник, сдерживая дыхание. – Давай вместе делать дыхательную гимнастику… Вот так, медленно втягиваешь воздух и задерживаешь дыхание. Чтобы успокоилась диафрагма. Считается, что диафрагма разделяет в человеке душу и тело. Если душа болит и человек плачет, плевра трепещет и бьется в конвульсиях… Ну, давай еще раз?..