Страга Севера

Ему хотелось сказать, что таких, как она, Кристофер принимает сразу четырех и чувствует себя при этом совершенно свободным и ничем не обязанным. Однако посмотрел на нее и промолчал: пожалуй, таких, как она, у этого гиперсексуального мальчика еще не было. Время шло медленно, от неподвижного ожидания клонило в сон. Минут через пятнадцать Дара пошевелилась, напоминая о себе, и виновато сказала:

– Хочешь, он сейчас выбросится из окна?

– Не хочу, – буркнул Мамонт. – Он нужен живым.

– В таком случае тебе будет трудно без моей помощи, – после паузы проговорила она. – Я вижу, как ты пытаешься найти выход…

– Ничего, справлюсь! – отрубил он, не желая разговаривать.

– Тогда скажи об этом Стратигу, – упавшим голосом сказала Дара.

– О чем?

– О том, что не нуждаешься в моей помощи.

– При случае скажу, – пообещал Мамонт и отвернулся.

– Мы напрасно стоим здесь, – еще минут через пять попыталась она наладить отношения. – Он не станет скрываться, он побоится потерять меня.

– Ты слишком самоуверенна, – хмыкнул Мамонт.

– Хочешь, я ему сейчас позвоню? И скажу, что приду только вечером?

– В этой квартире нет телефона.

– Есть. Он дал номер.

Мамонт проверял сначала по справочнику, затем на абонентной станции телефон не значился…

– Позвони, – согласился он.

Дара тут же сняла трубку радиотелефона и набрала номер. У Мамонта возникло ощущение, что он подслушивает чужой, интимный разговор, хотя знакомые слова царапали душу.

– Это я, дорогой… Да, милый… Непременно, дорогой…

Ему хотелось заткнуть уши. В солнечном сплетении закипала боль. Кроме этих слов, она почти ничего не говорила, выслушивала какие-то длинные речи, наверное, клятвы в любви, потому что снисходительно улыбалась. Эти слова одинаково отвратительно звучали для Мамонта теперь что на русском, что на английском.

– Мне удобно, милый… Хорошо, дорогой…

Дара отключила телефон и мгновенно стала серьезной:

– У него что-то случилось. Ждет машину, переезжает в гостиницу «Москва», надеется снять свои апартаменты… Тебе это о чем-то говорит?

– Говорит! – оживился Мамонт и запустил двигатель.

– Я очень рада!

– Чему?

– Что смогла тебе помочь…

Возвращение Кристофера в гостиницу могло означать единственное: он принимал условия партнерства с «конкурентом». И оставалось лишь гадать, что могло так резко повлиять на его внезапное решение.

11

Стоило полковнику, пожалуй, впервые в жизни расслабиться так, чтобы почувствовать себя нормальным, свободным человеком, как его тут же унизили, причем с жестокостью и неожиданным цинизмом. Он никогда не позволял глумиться над собой и потому ничего подобного не испытывал и на какой-то момент растерялся. Попытка объяснить, кто он, почему оказался без документов, с оружием, в этой дурацкой солдатской форме, ничего не дала. Как старый и опытный оперативник, он прекрасно понимал, что не следует что-то доказывать, дергаться, а спокойно потребовать старшего начальника, один на один все объяснить ему, попросить разрешения позвонить в отдел, чтобы приехал дежурный помощник и удостоверил личность. Было ясно, что у этих ребят есть приказ задерживать всех подозрительных, а тем более вооруженных, но никто не мог отдать приказа издеваться над людьми. Арчеладзе хорошо знал закономерности развития конфликтной ситуации и, пока их с Капитолиной «брали», обыскивали и везли на пост ГАИ, старался не нарываться. Где-то еще теплилась надежда, что на посту есть офицер, что через несколько минут во всем разберутся, возможно, принесут извинения и отпустят. Можно было стерпеть, что лежал мордой на грязном асфальте, что сковали наручниками, бесцеремонно выкручивая руки; можно было даже как-то оценить действия группы захвата – работали в общем-то профессионально, хотя грубо, по-голливудски. Однако когда втолкнули в помещение, ярко освещенное лампами дневного света, и рассмотрели, кого взяли, началось невообразимое. Раздеваться Арчеладзе отказался, потребовал офицера, но вместо него по лестнице спустился старшина в милицейской рубашке и приказал раздеть обоих задержанных. На полковника навалились втроем, содрали куртку, свитер, затем пристегнули наручником к решетке окна и стащили брюки. Старшина делал вид, что обыскивает одежду, прощупывает швы, но это было умышленное унижение, неподдельное глумление! Капитолина попыталась вступиться, объяснить – ее поставили лицом к стене.

– Сволочи! Подонки! – кричала она. – Вы же за это ответите! Да вы знаете, кто он?! Это же полковник Арчеладзе!

Она могла кричать и возмущаться; она имела право обзывать их, угрожать – для полковника все это было несолидно. Да и противно! И лишь когда старшина схватил Капитолину за волосы и пообещал «размазать рожу по стене», Арчеладзе взорвался:

– Не трогайте женщину! Не смейте трогать, ублюдки!

И мгновенно получил удар торцом дубинки в солнечное сплетение…