Страх

— Тем лучше, — сказала Тоня.

Формальности не заняли и пяти минут.

Я побросал пожитки в свой сак и свернул его. В последний раз нам подали «додж» — и вот уж мы катили на восток по раскаленному асфальту. От вчерашнего ливня не осталось ни капли.

— Он сказал, что любит ее безумно. Она сказала, что хочет пива, — произнес я.

— Хемингуэй? — спросила Тоня.

— Почти, — я кивнул. — Моя стилизация. Похоже?

— Она сказала, что хочет бензина, — сказала Тоня, быстро сворачивая к колонке. Это была правда: счетчик был на нуле. В отличие от «района трех штатов» (Tri-State area, Нью-Джерси в том числе), во Флориде путники на заправочных станциях сами поят топливом своих зверей. Тоня вышла в жару, хлопнув дверцей. На востоке опять собрался дождь. Но мы успели как раз к самолету. Я взял билет до Нью-Арка с пересадкой в Атланте: не хотелось опять лететь в Нью-Йорк и после плестись автобусом целый час. Тоня выбрала какую-то безродную дешевую компанию — что-то вроде «Wings Jet» — и ушла в свой зал ожидания, на другом конце порта. Она улетела за пять минут до меня. Не помню, что она мне сказала в конце. Очень может быть, что ничего. В Нью-Арке шел снег, и я достал свой пуховик, еще хранивший тепло невесть как попавшего на него в Майами солнца. Северный холод тотчас прохватил его.

— А кстати, — вспомнил я (это было в «Секрете», когда я перевел дух и вновь рассмотрел давно знакомые ее родинки и соски). — Ты уверена, что сделала тогда аборт?

— О чем ты говоришь? — спросила она по-английски.

— О том, не случалось ли тебе — может быть, в другой раз, раньше — как-нибудь забыть его сделать. А?

Я ждал, что она ответит «Ты спятил?» — или что-нибудь в этом роде. Или попросту «нет».

— Это тебе безынтересно, — сказала она.

XLIII

— Да, тут уже кофе мало, — вздохнул верный Люк. — Для таких случаев у меня есть что покрепче.

Он нырнул под прилавок и выхватил оттуда бутылку скотч-виски — с тем всегдашним своим проворством, с которым прежде Подавал мне том Говарда или По. Был опять вечер, с сугробами у крыльца. О Майами я сказал только, что уик-энд удался. Но, верно, по моему виду он заключил безошибочно о настоящем положении дел и принял свои меры. Впрочем, этот вопрос — о действительном значении происшедшего со мною — был мне самому не вполне ясен, так что я предпочел пока молчать и даже не позвонил Джею. Лавка Люка была погружена в полутьму: верхний свет не горел, лишь какой-то огонек в кофеварке да блики уличных фонарей, совсем бледные и неявные, проникали внутрь сквозь стеклянную входную дверь, расположив в прихотливом порядке изломы тени на полу и стенах. В их свете стеллажи с книгами выглядели особенно загадочно и притягательно, там чудилось чье-то непугающее присутствие, настраивавшее мысль на возвышенный лад. «Прочти меня… ночью…» Однако если прежде, еще в Москве, я страдал много лет подобием душевного обморока, то теперь вместо него наступило оцепенение, против которого был бессилен даже Люков зеленый змий. Я, впрочем, никогда не верил в этот напиток, сгубивший отца Гека Финна, причем было похоже, что Люк догадался об этом, ибо, насколько помню (я в один миг захмелел), завел под конец речь о том, что русским нужна водка, или, может быть, персонально мне нужна русская водка (это слово он произнес с долгим, богатым и полным гулких пустот звуком «w»), после чего сопроводил меня домой и ушел, лишь узрев, что я ориентируюсь в своей прихожей. Джею я так и не позвонил. Впрочем, он вряд ли ждал меня раньше начала недели.

Когда я проснулся утром, то понял, что у меня началась третья жизнь (термин Газданова). Я, правда, не стал пока бросать работу, забывать дела и знакомства и делаться чем-то вроде страдательного придатка собственной мании, нет; тем не менее я ощутил — и теперь ощущал остро и ясно, — что все главное уже позади, а сам я в качестве читателя своей жизни (парафраз Кузмина) уже, собственно, окончил повесть и листаю комментарий, который ничего не может изменить, или прибавить к случившемуся, по существу. Именно в такое время мне опять попался под руку рассказ По и взволновал меня куда больше, чем подскочивший ко мне за два дня до этого в метро крупный метис с ножом, потребовавший театральным шепотом мой кошелек; «или жизнь?» — нужно было его спросить. Но я лишь полюбопытствовал, не зовут ли его Джо, чем, кажется, сильно смутил его.