Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Хотя Черчилль сам просил парламентариев вынести на голосование вопрос о доверии ему как премьер-министру, он испытывал немалое раздражение из-за того, что ему приходится выслушивать новые и новые придирки к ошибкам, которые якобы совершило его правительство. Даже его исключительная толстокожесть была небеспредельна. Это осознала даже Кэти, дочь Аверелла Гарримана, проведя – несколько позже – уик-энд в Чекерсе. «Он терпеть не может критику, – писала она. – Она его обижает, словно ребенка, которого несправедливо отшлепала мать»[1056]. Как-то раз он признался своей давней близкой подруге Вайолет Бонем Картер: «Мне хочется огрызаться и язвить, когда на меня нападают»[1057].

Впрочем, самое обидное выступление состоится позже.

Мэри, 6 мая, вторник:

«Сегодня мне поспокойнее –

Я совсем не могу написать про все, что думаю и чувствую.

Я знаю лишь, что очень серьезно и глубоко анализирую это, со всех сторон.

Трудность в том, что мне почти не с чем сравнивать.

И все равно я правда люблю Эрика – знаю, что люблю.

Родные ведут себя в общем замечательно. С таким пониманием. Так помогают.

Жаль, что я не могу подробно написать обо всем, что произошло, – но почему-то – мне все это кажется каким-то слишком нереальным и странным. И слишком важным и подспудным, чтобы можно было это спокойно записать».

На второй день дебатов, 7 мая, в среду, в атаку на Черчилля бросился, как ни странно, Дэвид Ллойд Джордж. Год назад он активно способствовал тому, чтобы Черчилль стал премьер-министром. Сейчас он заявил, что война вступила в «один из своих наиболее тяжелых и удручающих этапов». Он отметил, что само по себе это неудивительно – неудач следовало ожидать. «Но мы пережили уже третий, четвертый большой разгром и отступление. Теперь у нас сложности в Ираке и Ливии. Мы позволили немцам захватить острова. – Он имел в виду Нормандские острова (в частности, самые большие среди них – Гернси и Джерси). – С поставками в нашу страну припасов и материалов – полный бардак; и я говорю не только о прямых потерях, но и о поломках и повреждениях, которые никто не берется учесть». Он призвал «положить конец череде грубых промахов, которые дискредитируют и ослабляют нас».

Он обратил особое внимание на то, что правительство (по его мнению) не сумело должным образом информировать общество о происходящем. «Мы не инфантильный народ, – заявил он, – и нет необходимости скрывать от нас неприятные факты, чтобы мы не испугались». Он обвинил Черчилля в том, что тот не смог собрать эффективный военный кабинет. «Нет сомнений, что он [Черчилль] обладает блистательными качествами, – добавил Ллойд Джордж, – но именно поэтому, если позволите, ему следовало бы ввести в свое окружение несколько людей более обыкновенных». Ллойд Джордж говорил в течение часа, «иногда довольно слабо, – писал Чипс Ченнон, – иногда лукаво и проницательно, но зачастую мстительно – когда совершал нападки на правительство». Ченнон писал, что Черчилль «был явно поражен этим: он трясся, дергался, постоянно шевеля руками».

Но затем, в четыре часа с минутами, пришла его очередь. Он излучал энергию и уверенность – и задиристую жизнерадостность. Он завладел вниманием палаты общин «с самого первого момента, – писал Гарольд Никольсон в дневнике, – такой изумительно… откровенный»[1058].

И безжалостный. Свой первый залп он обратил на Ллойд Джорджа. «Если какое-либо из прозвучавших выступлений и показалось мне не слишком вдохновляющим, – произнес он, – то это речь моего достопочтенного друга – представителя округа Карнарвон». Черчилль осудил ее как неконструктивную, отметив, что на дворе стоят времена, которые сам же Ллойд Джордж назвал удручающими и ужасающими. «Это не та речь, которой следовало бы ожидать от великого военного лидера былых дней, привыкшего отбрасывать прочь уныние и тревогу, неудержимо продвигаясь к конечной цели, – заявил Черчилль. – Полагаю, такого рода выступлением славный и многоуважаемый маршал Петэн мог бы скрасить последние дни кабинета мсье Рейно»[1059].