Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Видимо, так оно и было – во всяком случае судя по той телеграмме, которую в этот же день, несколько позже, Черчилль отправил Петэну и генералу Максиму Вейгану. Со смесью лести и иронии он начал так: «Я хочу вновь выразить вам свое глубокое убеждение, что прославленный маршал Петэн и знаменитый генерал Вейган, наши соратники в двух великих войнах против немцев, не нанесут ущерба своему союзнику, передав противнику прекрасный французский флот. Такой акт опорочил бы, – только Черчилль мог использовать 600-летней давности слово scarify [означающее «изъязвить», «покрыть шрамами»] в важнейшей дипломатической переписке, – их имена на тысячу лет. Но именно так вполне может случиться, если будут потеряны драгоценные часы, в течение которых флот можно отправить, чтобы он оказался в безопасности в английских или американских портах, увозя с собой надежду на будущее и честь Франции»[263].

Новости о падении Франции первой передала BBC – в час дня. По данным управления внутренней разведки, британская общественность отреагировала на это «смятением и шоком, однако ее это едва ли удивило. Со всех сторон поступают сообщения о замешательстве и большой встревоженности». Широко распространились опасения, что британское правительство может «отбыть за границу» или просто отказаться от дальнейшей борьбы: «Некоторым кажется, что все кончено». Британцев больше всего заботили два вопроса: что случится с солдатами, которые еще находятся во Франции («Возможен ли второй Дюнкерк?»), и что теперь будет с французскими военно-воздушными силами и военно-морским флотом. В докладе отмечалось: жизненно важно, чтобы в этот же вечер Черчилль или сам король выступил с обращением к народу[264].

Оливия Кокетт, служащая Скотленд-Ярда и автор дневников, которые она вела для программы «Массовое наблюдение», была на работе, когда услышала это сообщение BBC. «Бедная Франция! – записала она в 15:40. – Новости в час дня – просто как взрыв бомбы. Я снова и снова повторяла: не верю, чтобы Франция когда-нибудь сдалась Германии. Все мы погрузились в глубокое молчание»[265]. Принесли дневной чай. Кокетт не разделяла общеанглийское увлечение этим напитком, но в тот день, как она отмечала, «я в кои-то веки была благодарна за чашку чая». Следующий час она провела «дрожа и в слезах».

Однако в доме 10 по Даунинг-стрит и в Букингемском дворце установилось какое-то новое – и долгожданное – ощущение ясности. «Лично я, – отмечал король в письме своей матери королеве Марии, – чувствую себя теперь счастливее: у нас больше нет союзников, которым нам приходилось угождать и всячески ублажать»[266]. Главный маршал авиации Даудинг пребывал в состоянии большого душевного подъема: поступившие новости означали, что по крайней мере теперь будет покончено с неотвязной угрозой, что Черчилль в приступе необдуманной щедрости все-таки отправит во Францию какое-то количество истребителей, ослабив группировку, необходимую для отражения массированной атаки немецкой авиации, каковая теперь, после капитуляции Франции, непременно произойдет. Позже Даудинг признался лорду Галифаксу: «Не постесняюсь сказать, что когда я услышал о падении Франции, то просто опустился на колени и возблагодарил Господа»[267].

Но всему этому облегчению сопутствовало понимание того, насколько радикально крах Франции изменил стратегический ландшафт. Все понимали, что люфтваффе теперь наверняка переведет свои авиационные соединения на базы, расположенные вдоль побережья Ла-Манша. Вторжение казалось не только вполне осуществимым с практической точки зрения, но и неминуемым. Британцы ожидали, что оно начнется с массированных налетов немецкой авиации – «сокрушительного удара», которого так опасались в стране.

В середине того же дня поступили и другие скверные новости. Черчилль сидел в тиши Комнаты правительства у себя на Даунинг-стрит, когда ему сообщили, что большой лайнер «Ланкастрия» компании Cunard, выполнявший сейчас функцию военно-транспортного корабля и перевозивший более 6700 британских солдат, авиационных экипажей и гражданских лиц, был атакован немецким самолетом. Три бомбы попали в корабль. Он загорелся и затонул всего за 20 минут. Погибло не менее 4000 человек – гораздо больше, чем на «Титанике» и «Лузитании» вместе взятых.