Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

В ту же ночь Королевские ВВС устроили второй авианалет на Берлин и убили своих первых берлинцев (10 человек). Двадцать один житель немецкой столицы был ранен.

Пока Лондон собирался с духом перед гитлеровским ответным ударом, Мэри Черчилль и ее мать наслаждались покоем теплого летнего вечера в Бреклс-холле – сельском доме Джуди Монтегю, подруги Мэри. Предполагалось, что Мэри проведет там еще несколько недель. Клементина же планировала вскоре вернуться в Лондон.

Здесь, в Норфолке, в этих деревенских угодьях на краю Тетфордского леса, среди полей, болот, вересковых пустошей и сосновых рощ, составлявших немалую (102 акра) территорию поместья, воздушная война, с ее бомбами и авиационными битвами, казалась особенно далекой (как отмечала Мэри в дневнике). Сам дом был построен еще в середине XVI века. Поговаривали, что время от времени его посещает призрак некоей красавицы в карете, запряженной четверкой лошадей, и что взгляд привидения несет мгновенную смерть всякому, кто дерзнет посмотреть в эти глаза. Девушки катались на велосипедах и лошадях, играли в теннис, плавали, ходили в кино, танцевали с авиаторами на близлежащих базах Королевских ВВС, иногда приводя их домой для ставших привычными «обниманий» на сеновале. Все это побудило Мэри однажды воскликнуть в дневнике: «Ах, "la jeunesse – la jeunesse"[483]»[484].

Венеция, мать Джуди, решила компенсировать праздность этих летних дней вовлечением девушек в различные интеллектуальные затеи. Она читала им произведения Джейн Остин, сравнивая Мэри и Джуди с «ветреными девицами» из «Гордости и предубеждения» – Китти и Лидией Беннетт, «которые вечно ездили в Мерион посмотреть, какие полки прибыли в эти края!»[485] (как позже писала Мэри).

Кроме того, девушки решили выучить наизусть все сонеты Шекспира, по одному в день: с этой задачей они не справились, хотя Мэри еще много лет могла цитировать по памяти некоторые из них целиком.

Время от времени в это безмятежное существование вмешивалась война – как в тот раз, когда отец Мэри позвонил сообщить о массированном немецком авианалете на город Рамсгейт (находящийся на берегу Па-де-Кале), разрушившем около 700 домов. Этот рейд оказался особенно интенсивным: пять сотен фугасных бомб были сброшены всего за пять минут. Новость вызвала у Мэри раздражение: «Здесь, несмотря на все действия в воздухе, успеваешь почти забыть о войне – особенно в такой чудесный день».

Это известие усилило ощущаемый ею диссонанс между той жизнью, которую она вела в Бреклс-холле, и великой реальностью войны. Пришедшая новость подтолкнула ее к тому, чтобы 2 сентября, в понедельник, написать матери, умоляя разрешить ей вернуться домой, в Лондон. «Здесь я предаюсь эскапизму, – писала она. – На долгое время совершенно забываю о войне. Даже когда мы с летчиками, все равно забываешь, ведь они такие веселые». Миллионы людей по всей Европе «голодают, потеряли близких, несчастны», писала она, так что ее нынешняя жизнь на этом фоне «какая-то неправильная. Можно мне поскорее вернуться к тебе и папе? Пожалуйста. Честное слово, я не позволю, чтобы все эти налеты меня смутили, – и я так ужасно переживаю насчет войны и всего остального, и мне хочется почувствовать, что я хоть чем-то рискую»[486].

Впрочем, ее родители придерживались иной точки зрения – типично родительской. «Я рада, что тебе удается какое-то время счастливо и беззаботно пожить за городом, – писала Клементина в ответ. – Ты не должна испытывать вину по этому поводу. Грусть и уныние никому не помогут»[487].

Она рассказала Мэри о жизни в доме 10 после атаки, произошедшей в ночь на воскресенье: «Мы почти свыклись с сигналами воздушной тревоги. Когда вернешься, найдешь уютную маленькую койку в убежище. Их 4: одна для папы, одна для меня, одна для тебя и одна для Памелы [то есть для Памелы Черчилль, которая сейчас была уже на девятом месяце беременности]. На верхние не так-то легко забраться. Мы уже дважды проводили там всю ночь – проспав сигнал отбоя тревоги. Там, внизу, ничего не слышно».

Нет никаких сомнений: чувство вины, испытываемое Мэри, вовсе не облегчил тот факт, что в этом послании Клементина ласково назвала ее «моя Милая Деревенская Мышка».

Между тем посещение одной из расположенных неподалеку баз Королевских ВВС резко усилило тоску Мэри по родным местам. После обычных увеселений – ланча, тенниса, чаепития – наступил «главный момент дня»: экскурсия по бомбардировщику «Бленхейм».

«Это было потрясающе», – писала она. Но добавляла: «Из-за этого чувствую себя такой никчемной. Никогда не удастся по-настоящему измерить мою любовь к Англии – потому что я женщина и потому что со всей страстью чувствую, что хотела бы пилотировать самолет – или рискнуть всем ради чего-то, во что я верю всей душой, что я люблю так глубоко».

А вместо этого, писала она, «я должна лизать кромки конвертов и работать в конторе и вести комфортабельную – счастливую – жизнь»[488].