Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Проехал еще один автобус. Включились еще несколько зенитных прожекторов. «Видно, как они устремляют лучи прямо в небо, иногда эти лучи попадают в облако, и на его нижней поверхности образуется световая клякса». Светофор переключился на красный, его сигнал почти не был виден сквозь крестообразную щель специальных светомаскировочных пластин, устанавливаемых на лампы светофоров. Невероятно: даже при таких чрезвычайных обстоятельствах машины законопослушно остановились на красный свет. «Сейчас попробую проскользнуть в темноту, вниз по этим ступенькам – может быть, удастся уловить микрофоном звук шагов прохожих, – продолжал Марроу. – Один из самых странных звуков, которые можно услышать в Лондоне в эти дни, точнее, в эти темные ночи, – это шаги тех, кто идет по улице, словно призраки в стальных башмаках»[473].

На заднем плане продолжали завывать сирены, проходя вверх-вниз по диапазону высоты звука. Наконец они затихли, оставив Лондон в состоянии повышенной бдительности – пока не прозвучит сигнал отбоя воздушной тревоги. Во время своего репортажа Марроу не видел и не слышал никаких взрывов, но невдалеке, к востоку от того места, где он стоял, бомбы начали падать на районы Центрального Лондона. Одна повредила церковь Святого Эгидия в Крипплгейте; другие упали на Степни, Финсбери, Тоттенхем, Бетнал-Грин и прилегающие к ним районы.

Ущерб оказался минимальным, пострадало лишь несколько человек, но этот рейд заставил весь город содрогнуться от ужаса. Никто в Англии еще не знал, что это «заблудившиеся бомбы», сброшенные по ошибке, вопреки прямым распоряжениям Гитлера, – и что ранним утром в воскресенье Геринг отправит разгневанное послание бомбардировочному крылу, задействованному в этой операции: «Немедленно доложите, какие из экипажей сбросили бомбы в лондонской запретной зоне. Верховный командующий [Геринг] лично определит наказание для замешанных в этом командиров. Они будут переведены в пехоту»[474].

Лондонцам показалось, что эта атака знаменует собой новую фазу войны. У Оливии Кокетт, писавшей дневник для «Массового наблюдения», операция вызвала видения новых ужасов, которые только еще предстоит пережить. «Я старалась подавлять в себе жуткие фантазии о страхах – например, таких: перестает работать канализация и водопровод; нет газа; не решаешься пить воду (т. к. тиф); газ, распыляемый из самолетов на бреющем полете, – и некуда деться. Бесчисленные возможности всяких ужасов, трудно о них не думать, когда часами вслушиваешься в ночь»[475].

Она испытывала нарастающую тревогу: «Сердце у меня замирает всякий раз, когда чей-то автомобиль переключается на другую передачу, или когда кто-нибудь бежит, или очень быстро идет, или вдруг останавливается, или наклоняет голову набок, или внимательно смотрит в небо, или говорит: "Ш-ш-ш!", или когда раздается звук свистка, или когда дверь хлопает под ветром, или когда в комнате звенит комар. Похоже, в общей сложности мое сердце пропускает больше ударов, чем делает!»

Этот налет в ночь с субботы на воскресенье привел Черчилля в ярость, но при этом разрядил копившееся в нем раздражение по поводу того, что он все никак не мог начать атакующие действия, принеся войну на территорию самой Германии. Королевские ВВС уже бомбили промышленные и военные цели вдоль реки Рур и в некоторых других районах, но это оказало лишь минимальное воздействие и в смысле ущерба, и в смысле психологического эффекта. Воздушная атака на Лондон дала ему долгожданный повод – нравственное оправдание авианалета на сам Берлин.

Глава 38 Берлин

На следующую ночь, в 0:20, потрясенные берлинцы услышали, как по всему городу завыли сирены воздушной тревоги, а над головой монотонно загудели британские бомбардировщики. А ведь вожди рейха заверяли граждан, что такое невозможно. Зенитные орудия разорвали небо в клочья. «Берлинцы ошеломлены, – писал на другой день американский корреспондент Ширер, находившийся в немецкой столице. – Они не думали, что это может произойти. Когда эта война еще только началась, Геринг уверял их, что ничего такого не может быть. Он хвалился, что никакие вражеские самолеты никогда не смогут прорваться сквозь внешнее и внутреннее кольцо ПВО, окружающие столицу. Берлинцы – люди наивные и простодушные. Они ему поверили»[476].

Этот рейд нанес лишь незначительный ущерб и никого не убил, но он стал новым вызовом для министра пропаганды Йозефа Геббельса. Начали циркулировать «дичайшие слухи», сообщил он явившимся на очередное утреннее совещание. Так, многие утверждали, будто краска на британских бомбардировщиках каким-то образом делает их невидимыми для зенитных прожекторов: как же иначе они сумели бы добраться до Берлина целыми и невредимыми, ведь их бы наверняка сбили?[477]

Геббельс приказал, чтобы этим слухам противопоставили «четкое заявление», подробно описывающее тот небольшой ущерб, который нанесла эта бомбардировка.