Страх и ненависть в Лас-Вегасе

Сонни Барджер до этого так и не дошел, и ему никогда не узнать, как близко он стоял у Рубикона. «Ангелы ада» профукали свой шанс в 65-ом, когда подчинились инстинктам ретрограда и бандита Барджера и набросились на первые ряды антивоенной демонстрации в Беркли. Так произошел исторический раскол в тогда еще только стававшем на ноги молодежном движении шестидесятых. То было первое столкновение между гризерами и волосатыми, и о значении той стычки можно почитать в истории «Студентов за демократическое общество», которое впоследствии уничтожило само себя в обреченной попытке примирить интересы байкеров/люмпенов из рабочего класса и выходцев из среднего и высшего класса/студентов-активистов Беркли.

Тогда никто из участников движения не смог предугадать, чем обернется неудачная попытка Гинзберга и Кизи убедить Ангелов ада объединить силы с левыми радикалами из Беркли. Окончательный разрыв произошел в Альтамонте четыре года спустя, но к тому времени все давно было ясно каждому, кроме национальной прессы и кучки укурышей из рок-индустрии. Вакханалия насилия в Альтамонте лишь драматизировала проблему. Реальность уже все успела расставить по свои местам; диагноз поставлен — болезнь неизлечима, а энергия Движения давно рассеялась на импульсы самосохранения.

Ох, какой бред. Мрачные воспоминания и дурные флэшбеки проглядывают сквозь туман/время из Сан-Франциско, с улицы Станьян … нет утешенья беглецам, бессмысленно смотреть назад. Вопрос, как всегда, сейчас …?

Я лежу, распластавшись на своей кровати во «Фламинго», чуя опасный сдвиг по фазе с окружавшим меня миром. Сейчас случится что-то скверное. Не иначе. Номер похож на место катастрофического зоологического эксперимента с гориллами и виски. Трехметровое зеркало разбито, но пока висит — дурное напоминание о том дне, когда у моего адвоката сорвало крышу и он молотком для кокосов побил зеркало и лампы.

Лампы мы заменили красными и синими фонариками для рождественской елки, но зеркало было не спасти. Кровать моего адвоката выглядела как выжженное крысиное гнездо. Огонь уничтожил верхнюю половину, а от нижней остались пружины и обуглившаяся набивка. К счастью, горничные даже близко к нашему номеру не подходили после того жуткого происшествия во вторник.

В то утро, когда зашла горничная, я спал. Мы забыли повесить табличку «Не беспокоить» … она вошла в комнату и напугала моего адвоката. Тот стоял совершенно голый на коленях в кладовке и блевал в свои туфли … думал, он в туалете. Он поднимает голову и видит женщину с простым и добрым лицом, как у Мики Руни, которая, не в силах сказать ни слова, смотрит на него сверху вниз в растерянности и дрожит от испуга.

«Она держала свою швабру как топор, — рассказывал он потом. — Я выбегаю из кладовки на карачках, все еще блюю, и толкаю ее прямо в колени … все на автомате; я думал, она собирается меня убить … потом она стала вопить, и я сунул ей в рот мешок со льдом».

Да. Я помню тот вопль … более жуткого звука мне слышать не доводилось. Я проснулся и увидел, как возле кровати на полу голый адвокат схватился не на жизнь, а насмерть с какой-то пожилой теткой. В номере стоял сильный шум статических помех — на полной громкости свистел включенный на не существующий канал телевизор. Вопли тетки, отбивающейся от мешка со льдом были едва слышны … но она было не справиться с огромной голой тушей моего адвоката … Он наконец зажал ее в углу за телевизором и схватил руками за горло. Она запричитала: «Пожалуйста, пожалуйста … я просто горничная … я ничего такого не хотела … «Я мигом спрыгнул с кровати, схватил бумажник и помахал у нее перед носом золотым жетоном Полицейской благотворительной ассоциации. «Вы арестованы!» — гаркнул я.

«За что? — простонала она, — я просто хотела убраться!» Мой адвокат, тяжело дыша, поднялся на ноги. «Она, наверно, воспользовалась служебным доступа. Я чистил обувь в кладовке, когда заметил, что она сюда проникла — и взял ее». Он дрожал, по подбородку у него стекала рвота, и я с одного взгляда определил, что он понимает всю серьезность происходящего. На сей раз своей выходкой мы далеко перешли границу дозволенных мудачеств. Итак, мы стоим, оба голые, уставившись на запуганную до полусмерти пожилую женщину — работника гостиницы — распростертую на полу нашего номера в припадке страха и истерики. Придется с ней что-то придумать.

— Кто тебя послал? — спросил я — Кто тебе заплатил?

— Никто! — взревела она. — Я горничная!

— Врешь! — рявкнул мой адвокат. — Ты пришла за уликами. Кто тебя послал — управляющий?

— Я работаю в гостинице, я просто убираюсь в номерах.

Я повернулся к адвокату.

— Значит, им известно, что у нас есть. Поэтому они послали сюда эту бедную старушку, чтоб она это выкрала.

— Нет! — закричала она. — Что вы такое говорите!

— Херня! — сказал адвокат. — Ты с ними заодно.

— С кем?

— С бандой наркоторговцев, — сказал я. — Ты что, не знаешь, что происходит в этой гостинице? Зачем мы, по-твоему, здесь?

Она таращилась на нас, пытаясь что-то сказать, но только всхипывала.