Страх и ненависть в Лас-Вегасе

Сорвать и выкинуть. Конференция кончилась … и она ничего не дала. Не мне, по крайней мере, и не моему адвокату — у него тоже был значок — но он был дома в Малибу, лечил свои параноидальные болячки.

Пустая трата времени, тупой проеб, дешевый предлог, придуманный — теперь это совершенно ясно — только для того, чтобы тысяча копов могла съездить на несколько дней в Лас-Вегасе за счет налогоплательщиков. Никто ничего не узнал — по крайней мере ничего нового. Кроме, пожалуй, меня … а я узнал лишь то, что Ассоциация окружных прокуроров на десять лет отстала от жестокой правды и суровых изменчивых реалий, которые они только недавно стали называть «наркокультурой» в мерзком году Господа нашего 1971-ом.

Они до сих пор выбивают из налогоплательщиков тысячи долларов, чтобы снимать фильмы об «опасностях ЛСД», в то время когда кислота, как известно всем, кроме копов, считается «Студебекером» на рынке наркотиков, где популярность психоделиков рухнула до того, что большинство оптовых торговцев больше не продают качественную кислоту или мескалин, разве что в виде одолжения особым клиентам: в основном знатокам-любителям в возрасте за тридцать — вроде меня и моего адвоката.

Нынче большой спрос на Медленные. «Красные» и «белый» — Секонал и героин — и отстойный самосад, чем только не опрысканный — от мышьяка до лошадиных транквилизаторов. В ходу сегодня то, что «ПАЖОЩ» — все, что способно закоротить мозг и вырубить его на как можно дольше. Рынок из гетто расползся по пригородам. Кто раньше сидел на «Мепротане» теперь ширяется под кожу или в центряк … и на каждого бывшего скоростного, обретшего покой в героине, приходится 200 детишек, пересевших на иглу прямиком с Секонала. Попробовать скорость они даже не удосужились.

Стимы теперь не в моде. Метедрин на рынке образца 1971 года так же редок, как чистая кислота или ДМТ. «Расширение сознания» ушло вместе с Линдоном Джонсоном … а, транки, следует отметить в интересах истории, пришли с Никсоном.

Я дохромал до самолета без проблем, если не считать неприятных вибраций от других пассажиров … но мой мозг к тому времени был выжжен настолько, что я бы не постеснялся подняться на борт голый и покрытый сочащимися шанкрами. Чтобы не пустить меня на этот самолет, потребовалась бы чрезвычайная физическая сила. Обычная усталость стала для меня настолько неактуальной, что я уже начинал привыкать к постоянной истерии. Я чувствовал, что малейшее недоразумение между мной и стюардессой вызовет у меня либо слезы, либо вспышку гнева … и она, кажется, это почуяла, потому что обращалась со мной крайне обходительно.

Когда мне захотелось еще льда для «Кровавой Мэри», она быстро их принесла … а когда у меня кончились сигареты, дала мне пачку из собственной сумочки. Единственный раз она напряглась, когда я достал из рюкзака грейпфрут и принялся кромсать его охотничьим ножом. Я поймал ее внимательный взгляд на себе и попытался изобразить улыбку. «Я никуда не езжу без грейпфрута, — сказал я. — Хороших нигде не достанешь, если ты не богач».

Она кивнула.

Я еще раз сверкнул ей гримасой-улыбкой, но почем знать, что она подумала. Вполне возможно, что она уже решила снять меня самолета в Денвере — в клетке. Я пристально посмотрел ей в глаза, но она не выдала себя.

Я спал, когда наш самолет коснулся посадочной полосы, но от встряски я мигом проснулся. Я посмотрел в окно и увидел Скалистые горы. Хули я тут делаю? Какой-то бред. Я решил как можно скорее позвонить своему адвокату. Пусть вышлет мне денег на огромного добермана-альбиноса. Денвер — это главный пункт переправки краденых доберманов, их привозят со всей страны.

Раз уж я здесь, то почему бы не взять себе злобного пса. Но сперва что-нибудь от нервов. Как только самолет приземлился, я кинулся по коридору в аптеку аэропорта и спросил у провизора пачку амилов.

Она заерзала и закачала головой. «Нет-нет, — наконец сказала она. — Это я вам без рецепта продать не могу».

«Я знаю, — сказал я. — Но понимаете, я доктор. Мне не нужен рецепт». Она до сих пор колебалась. «Ну … тогда вам придется показать мне какое-нибудь удостоверение», — сказала она.

«Разумеется», — я выхватил бумажник и дал ей полюбоваться на полицейский значок, пока листал в поисках своей церковной дисконтной карты, согласно которой я Доктор богословия, аттестованный священнослужитель Церкви Новой Истины.

Она внимательно ее изучила и вернула назад. В ее поведении почувствовалось уважение. Ее взгляд потеплел. Она хотела ко мне прикоснуться. «Надеюсь, вы простите меня, доктор, — сказала она с милой улыбкой. — Но нам приходится спрашивать. Сюда такие уроды заходят. Всякие опасные наркоманы. Вы не поверите».

«Не волнуйтесь, — сказал я. — Я прекрасно понимаю, но у меня больное сердце, и я надеюсь — »

«Разумеется!» — воскликнула она — и через считанные секунды вернулась с десятком ампул. Я заплатил, не став добиваться скидки для священнослужителей. Потом я вскрыл коробку и тут же на ее глазах разломил одну ампулу у себя под носом.