Маленькая Орла не считала странным, что младший брат всегда казался младенцем. Он ползал, вместо того чтобы ходить, лепетал, вместо того чтобы разговаривать, даже когда ему было три года, а потом четыре. Родители сказали: это потому, что он болен, а химиотерапия – это Очень Серьезное Лечение. Отто походил на живую куклу, и Орла любила его гораздо больше, чем любую из их двух кошек. Все думали, что Очень Серьезное Лечение поможет ему, но потом родители сели и сказали, что Очень Плохие Клетки младшего братика не вылечить.
Ей было восемь, когда он умер. На похоронах все тихо плакали, как будто боялись шуметь. Люди разговаривали вполголоса, даже двигались медленно. Глядя на окружавших ее взрослых, маленькая Орла считала, что смерть – это очень небезопасная ситуация, в которой новоиспеченных умерших не стоит беспокоить. Его маленькую урну окружали огромные букеты всех цветов радуги. Тем не менее Орла всегда вспоминала белый гроб. Он не мог поместиться в урне, даже если бы весь скукожился, несмотря на то что всегда был очень маленьким и хрупким. В голове она рисовала для него гроб с мягкими игрушками и легкими одеялами. Орла даже оставила свободное место на случай, если он вырастет.
Люди говорили: «Просто ему было не суждено пробыть здесь долго», отчего Орла задумывалась,
Еще несколько месяцев после его смерти родственники и знакомые говорили ей: «Сейчас он смотрит на тебя с небес». Если рядом была мама, она поджимала губы, прищуривала темные глаза и говорила: «Я знаю, что вы хотите, как лучше, но, пожалуйста, не сбивайте ее с толку». Если рядом был папа, он опускал взгляд на свои туфли и ничего не говорил. Они не могли в то время объяснить одному ребенку, почему умер другой. По мере того, как Орла взрослела, она сама понимала – у его смерти не было никакой рациональной причины; никто не виноват, и никто не мог этого предотвратить, ни врачи, ни священники. Она не могла озвучить это родителям, но тогда в какой-то мере она поняла, что у Отто был дефект – проблемы с головой. Его клетки росли совершенно неправильно и давили на мозг, поэтому он мог вести себя только как ребенок. И никогда бы не повзрослел.
Только после рождения Элеанор Куин Орла пришла к полному пониманию того, что пережили ее родители. Тогда она не знала, как переживет, если что-то случится с ее сердцем, – и вот чем стала ее дочь в тот момент, когда родилась. Сердцем Орлы.
По мере того, как Орла росла, они с семьей никогда не забывали об Отто, но он стал меньшей частью их повседневной жизни. Когда ей было десять, они сняли ковровое покрытие в его старой комнате и установили туда зеркало и станок, чтобы она могла заниматься танцами, когда захочет. К тому времени как ей исполнилось тринадцать, о нем почти не говорили, он стал фотографиями на стене на дне рождения и на дне смерти.
Она полностью погрузилась в танцы, а родители всецело ее поддерживали. Лишь потом она задумалась, не окунулись ли они с головой в ее интересы ради того, чтобы отвлечься от боли. Но они составили расписание, каждый день по очереди забирали ее из школы пораньше и отвозили на предпрофессиональные уроки танцев. По одному или вдвоем ездили с ней, когда она проходила прослушивание на летние конкурсные программы. И родители экономили недели отпуска, чтобы всей семьей ездить в Сан-Франциско, Торонто и, наконец, в Нью-Йорк, когда ее приняли в каждую из этих конкурсных летних программ.
Ей не показалось странным или необычным то, что они никогда не жаловались на стоимость ее обучения или на цены авиабилетов, гостиничных номеров, танцевальной одежды и обуви. Когда Орла начала самостоятельно жить в Нью-Йорке, она сама смогла прикинуть, сколько денег было потрачено и насколько ей повезло с поддержкой родителей. Когда у нее были соседи по комнате, до того, как Орла начала жить с Шоу, она старалась покупать еду, заполняя холодильник и шкафы, и никогда не просила соседей по комнате на нее складываться. У некоторых катастрофически не хватало времени на готовку – они ходили на дополнительные танцевальные занятия, работали на нескольких работах, пытаясь пробиться в город. Она не раз держала их за руку на вокзале Пенн-стейшн или у Портового управления, целовала не одну мокрую щеку, когда подруга или соседка по комнате паковала вещи и уезжала домой. Город безжалостно кромсал и выкидывал мечты.