Страна Яблок

Не поймёшь, чего больше у Захара в голосе – злости или испуга. Ещё бы – как его атаман при всех приложил! А ведь кони-то не грязные, нормальные кони. Зло срывает атаман, попал я под замес. Я глубоко вдохнул, открыл дверь, сделал уставные три шага и встал смирно.

– Садись, – сказал атаман.

Чего это он?

– Значит так, Егор. Дам команду коней на пруду мыть-чистить, ты оттуда сбежишь к попам, в Марково. Мальца этого, Ракитина, с собой возьми. Тяжело ему сейчас, знаю.

Я оторопел. Лицо у меня, наверно, стало как у реального ступа, потому что атаман улыбнулся:

– Слушай дальше, вопросы потом. Попы вас, конечно, отведут к игумену. Расскажешь ему, что сбежали от плохой жизни, от нехваток и голодухи. Молоди, скажи, хуже всех. Ты и сам в столовой каждый день видишь. Ничего не просите, ничего не сочиняй. Просто пожалостливей расскажи, чернухи напусти погуще. Сердце у отца игумена размягчится, если я его понимаю правильно. Через пару дней приедем вас обратно забирать, я с игуменом и поговорю. Авось и вытрясу из него кой-чего насчёт льгот.

– А… Леонид Палыч, почему я?

– А кто ещё, Егор? Я и при Толиче покойном к тебе присматривался, а сейчас особенно. Жалиться ко мне не бегаешь, хоть и тяжело; себя держишь. Голова светлая, глаз ясный. Тебе и врать-то у попов не придётся, рассказывай как есть. Только черпай со дна погуще, на жалость дави. Про Захарку знаю. Небось завалить его задумал и бежать? Ладно-ладно…

«Ну, про Ракиту ему стуканули, ясный хрен. Но откуда он про меня узнал?! Вообще пробой!»

– Как ускачете, с Захаром буду решать. Побег – дело серьёзное. Один удар – кладка на две лузы, – непонятно сказал атаман будто сам себе. – А кем заменить – не знаю. Кого ни возьми – ещё хуже. Одно дубьё. Да ты и сам на сходе слышал. А молодь кто-то ставить должен. До Захара Витька был, ты его не застал – вообще мудило конченый. Что поделать – дуреют мужики без баб. Считай, полхутора к Марьяне ходят, а она не железная. Тьфу! Хорошо, что мне уже по возрасту не припекает, а так – тоже голову сносило.

«На Марьяну с начальником лесопилки я однажды нарвался на шорном складе. Пристроились на сёдлах, уже отдыхали. Лесопильщик вышел, меня оттолкнув, будто не видит, а Марьяна такая с задранной юбкой: иди ко мне, мол. А я как окаменел. Ночью вручную Марьяну эту и так, и так представляешь, как только её не… А дела коснулось – и отрезало. Потом, конечно, жалел, но…»

– Что задумался? Не переживай, справишься. Ракитину объяснять ничего не надо. Наш с тобой разговор – только наш разговор. Ракитин пусть думает, что как есть – так и есть, в побег ударились. Вам и есть с чего. Ну что – всё понял? Может, что у нас и получится с монахами…

Я кивнул.

– Ну, давай, Егор, – махнул атаман на дверь и потёр лицо рукой. Я на секунду увидел перед собой не грозного атамана в центнер весом, а смертельно уставшего человека, у которого ни сил ни на что нет, ни желания.

– Да когда побегите, коням осталым не забудьте ноги спутать! – покачал пальцем атаман.

– Конечно, Леонид Палыч! – ответил я. И вышел, пошатываясь. Нога за ногу, сам как конь в путах. Даже «Любо!» забыл гаркнуть как положено.

Глава третья День первый

Александр

Ночные разъезды с Борисом и дневная дремота сделали своё дело. В три часа подкинулся, и сна ни в одном глазу. Сам виноват – как из Лакинска крановщика привёз, так и завалился. Кстати, Вадим отсыпал площадку для установки крана, бетонные плиты уложим, и можно начинать.

В Ночной дозор договорились с Серёгой на четыре; чем валяться, пойду пока площадку проверю.

Подъём, подъём! Я провёл левой рукой по стене и нажал на выключатель.

Света не было. Накаркали.

Вышел наружу – дежурное освещение у ворот и фонарь у фермы не горели.

Ночь пахла детством: переспелой земляникой, сосновой хвоей и грибами, печальной сладостью флоксов из Ларискиного двора. Утренняя линейка в летнем лагере, бабушкин сад на каникулах. Школьные свидания до утра, когда всё вокруг для тебя, а жизнь бесконечна.

«Ночи августа звездой набиты нагусто», – вспомнил я. Давным-давно повыходили замуж мои девочки, которым я читал на свиданиях стихи.

Повыходили замуж, развелись и снова вышли. Обзавелись детьми, расплылись, затянулись тиной и всё забыли, как гусеница забывает бабочку.

А строчки как новенькие.

И звёзды как новенькие, хотя ещё не август.

Новенькие, как на двадцатилетней давности ночных свиданиях.

Я задрал голову – звёзды, белые и жёлтые, низко висели связками и россыпями от Клязьмы до далёкой, невидимой отсюда Горьковской трассы. Слева от Большой Медведицы мутно светился Сатурн, около него Арктур. А южнее над Шатурским лесом холодно сиял летний треугольник – Вега, Денеб, Альтаир.

Ладно, это всё лирика.

А вот странные Зёма и Казбек – это не лирика. Коротко взлаивают и переходят на тихое подвывание. Встревожены чем-то. Алабаи вообще молчаливые собаки, Казбек ещё может поругаться, а Зёма и не помню чтобы пасть раскрывала. Только улыбается, если пузо ей чешешь. Или когда толкнёт сзади.