Страна коров

И тут, довольно пространно, женщина заговорила о проблемах, с какими столкнулась, пытаясь внедрить в кампусе свои занятия по эсперанто. Глотая слезы, она повествовала о том, как преодолевала сопротивление при каждом шаге на этом пути: реакционная комиссия по утверждению программы; расколотая администрация; безразличные студенты; факультет естественных наук, который не понимал важности дисциплин помягче; одноязычное отделение английского, оказавшееся безжалостным собственником своей территории и подрывавшее все ее инициативы, – они, похоже, ощущали, что универсально употребляемый язык как-то угрожает фактической гегемонии английского в этой роли, – а потому, стало быть, и их собственным претензиям на ранее переданный им по договору интеллектуальный надел.

– Они как будто не понимают важности того, что я пытаюсь сделать! – всхлипывала она. – Как будто не способны оценить то, чему я посвятила всю свою жизнь!..

Тут гомосексуалист с кафедры искусств сочувственно положил руку на плечо женщины.

– Это ничего, – произнес он. – Не одной вам больно!..

И тут этот человек заговорил о своих бореньях гомосексуалиста в Разъезде Коровий Мык. Как к нему и его собрату-художнику пристали однажды вечером после джазового концерта у «Елисейских полей». И как их некогда тайные отношения стали явными, когда уборщица не вовремя пошла искать свою швабру в подсобку. И как все труднее сейчас отыскивать даже самое основное финансирование для художественного образования. Как само преподавание искусства постепенно вымывается из средних школ в пользу более функционально прагматических предметов. И как, невзирая на все это, он и его возлюбленный по-прежнему мечтают о дне, когда смогут обвенчаться в церкви.

– Мы лучше будем католиками, – пояснил он.

Я кивнул.

Бесси корябала у себя в блокноте.

Казалось, что река потекла вспять – все участники один за другим принялись делиться своими тяготами. Учительница музыки тихонько заговорила об атональности своей жизни в Разъезде Коровий Мык. Преподаватель мировых религий жаловался на политеизм политики кампуса. Анархист с кафедры философии негодовал на Димуиддлов с их бессовестной жаждой наживы и своекорыстной коммерциализацией честного насилия. Профессор экономики – тот, чья недавно опубликованная статья, предупреждающая об опасности прогрессивного подоходного налога, осталась по большей части незамеченной, – говорил о ловушках завышения оценок и том, как это подрывает трудовую этику студентов. Чарующий преподаватель творческого письма меж тем критиковал инцестуальное книгоиздание, размножающее генетически монозиготную литературу. Учительница этики скорбела о ползучей эрозии личных пространств. Трансвестит-огородник с большим чувством повествовал о сложностях отыскания женских платьев его размера в магазинах Разъезда Коровий Мык. А преподаватель философии – он к сему моменту получил в свой почтовый ящик рекордное количество вздутых мошонок – стенал о близорукости последнего решения Верховного суда. Все это время Алан Длинная Река, ветеран-профессор ораторского искусства, сидел тихо и горделиво рядом с преподавателем оружейного дела с его писклявой скрипкой, и концертный треугольник болтался у него на запястье.

Наконец крупный ледник начал таять, поток холодной воды полился из душ всех участников и растекся по плиткам пола зала заседаний, куда некогда они отложили до поры свои музыкальные инструменты. Преподаватель кулинарии. Историчка искусств. Заместитель заведующего учебной частью. Лектор по развивающему английскому. Координатор английского как второго языка. Подкатав штанины и обнявшись со своими инструментами, как музыканты на тонущем роскошном лайнере, все семеро стоически артикулировали глубокие расколы в кампусе, от которых жизнь в целом – и жизнь профессионального работника образования в общинном колледже Коровий Мык в частности – так трудна. Так непригодна для обитания. Так иссушена.

– Здорово, – сказал я. – Наконец все начинает проясняться!

Всю комнату оглашали сдерживаемые рыданья. Начался катарсис. Увертюрная соната завершилась.

– Так что мы со всем этим будем делать? – спросил теперь я, раз участники завели дискуссию о нашем культурном провале в кампусе. – Вы говорили о проблемах. Расколах. Разделении. Какофонии. Дисфункциональных комитетах. Атональности. Вздутых мошонках. Решениях Верховного суда. Вы излагали все это весьма красноречиво. И вот теперь, когда все это ясно, перед нами стоит подлинная задача – как нам начать это менять? И по силам ли нам?

Оглядев стол, я дал им это осознать.

– Каков же ответ на наш великий культурный раскол? – повторил я. – Или же – существует ли он?

* * *