Страна мурров

Зажав между ног саквояж, чтобы не ставить его на землю, Эдам натянул медицинские перчатки и постучал костяшками пальцев в дверь. Он толкнул её и оказался в крошечном закутке, отделённом от жилого пространства засаленной занавеской. Закуток служил одновременно прихожей и кухней — рядом с грудой одежды на вешалке стояла на тумбочке газовая плитка. Всюду валялись бутылки; грязная посуда горой громоздилась на столике у маленького окна. В нос ударил ужасающий запах перегара и подгоревшей пищи, и Эдам на мгновение зажмурился. Он не представлял, можно ли, живя в таких условиях, пасть ещё ниже.

— Хозяева! — позвал он.

— Здеся я! — раздался из-за занавески громкий голос. — А больше дома никого… Баб в

магазин послал.

Эдам брезгливо отдёрнул занавеску и шагнул в тесную комнатку с потерявшими цвет обоями, столом, покрытым грязной скатертью, и старым шкафом из некрашеной фанеры, с которой почти полностью облупился лак. На деревянном топчане возлежал на голом матрасе сам Котай — довольно крупный мужчина в майке и трусах до колен, с большой головой, выраставшей сразу из узких плеч; глаза его заплыли, цвет лица оставлял желать лучшего; буйные чёрные кудри и борода лопатой придавали ему разудалый вид. Бомбаст как-то разоткровенничалась с Эдамом и гордо намекала, что её зазноба водится с большими людьми, чуть ли не хозяевами подземелий.

— Доктор? Чегой-то вы к нам? — Котай попытался сесть на постели, но не смог и снова завалился на спину, взбрыкнув волосатыми ногами. — А-а… Анаболька, стервь, вызвала? Не спросясь? Ну, стервь так стервь!

— Лежите. Добрый день.

Эдам поставил саквояж на край грязно-серого матраса, взял, с трудом скрывая отвращение, потную и неживую, будто резиновую, руку Котая, чтобы посчитать пульс, и после стандартного осмотра пришёл к выводу, что жизни пациента ничто не угрожает, хотя дозы алкоголя, который тот обычно принимал, могли сокрушить великана. Эдам достал из саквояжа пластиковый стаканчик и бутылку с чистой водой, которую всегда имел при себе.

— Как врач я должен предупредить, что ваш образ жизни вас убивает, — сказал он, высыпая в стакан порошок из пакетика и добавляя воды. — Печень сильно увеличена, про показатели крови боюсь и думать.

— Моя печёнка меня убьёт? А вот хрен ей! Я её первее убью! — И Котай, довольный своей шуткой, разразился громким хохотом. — На Котае Шерстюке мно-огие пообломали зубы!

Эдам содрогнулся.

— Вы сесть сможете? Нужно выпить лекарство.

Котай с трудом, но сел на постели и заговорщически подмигнул.

— Брезговаете нами, да? Мол, грязь тут у вас, рожа немытая, вонь да нищета. Вижу-вижу… не по душе вам наши хоромы… небось, у господыни Айлин больше нравятся? Ну, звиняйте, уж такие мы смердяки… ни под кого не подстраиваемся, живём, как хочем… — Он усмехнулся и впервые при Эдаме грязно выругался. — Анаболька хотела у меня свои порядки завести. Прихожу раз, а она тут всё двигает, расхозяйничалась, как у себя дома. Давай, говорит, Котаюшка, дом вычистим и мебель переставим. Видал, чо? Переставит. Ага. Ну, и понюхала кулака. Баба должна знать свой шесток, не так ли?

— Выпейте, — процедил Эдам, вкладывая стаканчик в его скользкую ладонь.

— Выпить — мы завсегда.

Безгранично самоуверенный, Котай был крайне неприятным типом, но сегодня он разговаривал с Эдамом как-то особенно развязно. Он и лекарство заглотил шумно, издавая мерзкие хлюпающие звуки, будто хотел всосать в себя и стаканчик, а потом, утирая слюни и побежавшую по бороде струйку, сказал:

— А вы нами не гнушайтесь, господин врач. Мы вам можем хорошую-прехорошую службу сослужить, если попросите.

— О чём вы? — не веря своим ушам, выговорил Эдам, выписывающий в блокноте назначение. Его рука застыла в воздухе. О чём он может просить у… такого?

Котай преобразился: из глаз ушла пьяная муть, пропитой голос зазвучал с наигранной любезностью.

— Есть кой-какие вещи в доме, где вы служите, сильно интересные… Вот хотя бы тетрадка, в которой господыня что-то пишет. Мурка ей ночью напоёт, а она записывает, как проснётся. Другим-то читать это нельзя, вредно для здоровья, а ей ничо.

Эдам знал об этой тетради. Однажды, на заре службы в Спящей крепости, он застал Айлин в тот момент, когда она что-то торопливо писала, сидя за столиком в спальне.

— Видите ли, — сказала она, увидев немой вопрос в его глазах, — поскольку я и сама не знаю, что пишу, думаю, я могу вам сказать… тем более, что врачам позволительно знать о хозяевах больше других в доме. По ночам ко мне иногда приходит Сантэ, и тогда я вижу символы, которые должна перенести на бумагу. Вот почему я вынуждена тренировать память. Я не могу расшифровать эти знаки и не имею права никому их показывать. Я занимаюсь этим всю жизнь, как любой из хозяев Сантэ, что были до меня. Даже если я больна — пока я на этом посту, я выполняю свой долг. Фанни, с её феноменальной памятью, просто создана для этой работы.

— Серьёзные люди, — продолжал Котай, — готовы за одну только страничку заплатить о-очень большие деньги, а уж за всю тетрадь…