Страна отношений. Записки неугомонного

Взял, например, «царь Салтан» и подарил городу N стоквартирный дом. Заметьте, не шубу со своего плеча, а большой жилой дом, причём даже не на содержимое «орешков», что нагрызла ему старательная белка, а на средства московского бюджета. Тогда почему дом позиционируется как подарок мэра? Потому, что градоначальнику такого уровня выгоднее всего смотреться как размашистому меценату, доброму благодетелю, неутомимому заботнику, к стопам которого не хило припасть и народному артисту, чтобы потом с придыханием рассказывать по телевизору, насколько начальствующий благодетель прост, обаятелен и доступен. Не то, что эти протокольные рожи «из новых», у которых и унитаз с автоматом Калашникова. А это наш, простой замоскворецкий парень! Помните, как про него задушевно пел Марк Бернес: «Паренек с московскою гитарою и девчушка в мамином платке, бродят дружной парою, неразлучной парою» и так далее?..

«Господи! Каким был простым, таким и остался!» – причитают бывшие девчушки «в мамином платке», уютные московские старушки, отбарабанившие лет этак сорок на каком-нибудь «Серпе-Молоте» и получившие от мэра к грошовой пенсии грошовую прибавку. В других городах и этого нет!

Юрий Михайлович в образе «замоскворецкого парня» и «народного градоначальника» любил общаться с народом по собственному телеканалу, непременно превращая это действие в крупное событие. Зрители, естественно, подобранные и заранее расставленные в ударных местах, выражали мэру горячее признание за все: за заботу, надежду, за то, что не покинет их никогда и не оставит без своей милости. Юрий Михайлович, конечно, обещал…

Особенно живописно выглядел при нем ведущий телепередачи, этакий услужливый малый с повадками профессионального угодника, совсем как завидовский загонщик. Что бы при этом ни говорил градоначальник, все воспринималось как изумленное откровение, после которого аплодисменты звучали уважительной реакцией благодарных подданных «короля».

Это было естественно, потому как де-факто Москва давно называлась городом имени Лужкова. А чего мелочиться, уже везде и всюду, всуе и всерьез говорили: «лужковская Москва». Был же Московский метрополитен имени Кагановича, тогдашнего хозяина столицы. А почему сейчас нельзя? Тот тоже что хотел, то и творил. Взял и храм Христа Спасителя снес, до собора Василия Блаженного добирался. И развалил бы, да война помешала…

Рано или поздно, но любая фантасмагория завершается. Эта закончилась поздно. Спасибо Президенту, умело уложившему невиданную, ну просто чудовищную столичную коррупцию в лаконичную фразу: «За утрату доверия». И на том спасибо!

О таких деятелях как Юрий Михайлович Лужков впоследствии говорят плохо или ничего. Я думаю, за чередой новых забот и потрясений о нем скоро забудут, а если и вспомнят, то опять же через красноречивый бренд – знаменитую кепку, самый распространенный в ту пору головной убор российского чиновничества, выполнявший исключительно маскировочные функции.

А зуб? А зуб остался, такой же золотой, по-прежнему острый и ненасытный. Как пасть египетской акулы…

Глава 2. Посмотри мне в глаза

Времена не выбирают,
В них живут и умирают…

Александр Кушнер

– Ну вот, как не хотела, а умерла! – с этими обнадеживающими словами Гена распахнул дверь старого «Москвича» и начал процесс извлечения тела из душной теснины автомобильного чрева. Дело это было почти ритуальное. Вначале втягивался до пределов возможного объемный пивной живот, который при движении автомобиля обычно подпирал рулевую колонку. Затем с печальным скрипом продавленного сиденья разворачивалась вся фигура, и только после этого к левой ноге присоединялась правая, которую Гена ласково называл «грабкой». Сейчас поймете, почему! Беда в том, что правой ноги, точнее ее нижней части по коленный сустав, у Гены не было вообще, а заменял ее медово пахнущий выделанной кожей, с нарядными хромированными накладками ножной протез.

Это был дар министра обороны, причём, не дожидаясь износа, регулярно сменяемый. Как утверждал Гена, на нем, учитывая его неутомимость, испытывали достижения советского протезостроения. Но скорее, как уже считал я, военное ведомство заглаживало некую вину перед бывшим летчиком дальней бомбардировочной авиации Геннадием Максимовичем Ходоркиным, моим одноклассником и давним другом.

На Дальнем Востоке

Вы вправе спросить: отчего такое внимание сурового министра, которому легче взять штурмом Кенигсберг, чем потом давать его участнику какую-никакую завалященькую квартирку? Тем паче, это были времена, когда половина калек, бойцов разнообразных героических штурмов, ещё ковыляла по жизни на берёзовых чурбаках, сработанных простым плотницким топором в артелях таких же безногих и одноруких.