Страна потерянных вещей. Книга 2

Нередко места, в которых кому-то был нанесен серьезный вред или причинено немало страданий, омрачены ими навсегда – точно так же, как может повредиться и человек, физически или психически, в результате какой-либо травмы. Мы можем ощутить это навязчивое чувство, если волею судьбы нам вдруг выпадет оказаться в таких местах – неправедности, страха, – вызывающее у нас стремление поскорей убраться оттуда. И даже после этого могут потребоваться часы, дни или даже целая жизнь, чтобы избавиться от тлетворных миазмов того, с чем мы там столкнулись. Логово Скрюченного Человека было свидетелем любого зла, которое только могло быть причинено другому живому существу, телу его или духу; любой жестокости, сколь бы чудовищной или незначительной она ни была; каждого предательства, наиподлейшего или же простительного; и точно так же, как эхо все вторит и вторит умолкнувшему крику, который вызвал его, или рябь еще долго тревожит поверхность пруда, хотя вызвавший ее камешек уже давно утонул, так и эти пространства по-прежнему отзывались горем, некогда заключенным в них.

Церера остановилась у входа в спальню, которую чуть ли не целиком занимала резная деревянная кровать. Простыни были откинуты с матраса, который все еще хранил отпечатки двух тел; и не только отпечатки, но и их тени – по крайней мере, как ей показалось. Озадаченная этим зрелищем, она просунула свой факел дальше в комнату и увидела, что матрас в двух местах почернел и обуглился, а в воздухе, даже спустя столько времени, все еще витает запах жареного мяса. Церера подошла ближе, не в силах понять, почему не загорелся весь матрас, набитый соломой, которая торчала там, где подгнил его шелковый чехол. Носок ее правой ноги зацепился за каменную плиту, и она споткнулась. Вытянула руку, чтобы удержаться на ногах, ухватилась за один из столбиков кровати, и…

И увидела двух охваченных пламенем людей, мужчину и женщину, которые обнимали друг друга, не в силах вырваться из этих объятий. Сожжение не прекращалось, а все продолжалось и продолжалось до бесконечности, потому что это доставляло удовольствие Скрюченному Человеку, которого отверг то ли один, то ли другой из этой пары. «Значит, сгораешь от страсти? Ну что ж, тогда позволь мне показать тебе, что такое на самом деле гореть…»

Церера отдернула руку, и – о счастье! – этот образ исчез. Если подобный ужас была способна вместить безобидная на вид кровать, то ей не хотелось даже думать о том, какие картины открылись бы ей, прикоснись она к шипастому стулу в пыльной камере по соседству, или к железному сапогу, лежащему на куче давно остывшей золы камина, или к паре щипцов, свисающих с крючка, при помощи которых этот сапог можно было надеть, раскалив его докрасна, на чью-то босую ногу.

Хотя Церера была очень напугана, она и не думала повернуть назад – и не только потому, что была уверена, что путь домой лежит через эти туннели. В конце того же бокового прохода, где по бокам располагались спальня и пыточная камера, она обнаружила грача, который примостился на краю колодца, наполненного до краев не водой, а поношенными детскими туфельками и ботиночками. Она не стала к ним прикасаться. Церера не думала, что сможет вынести боль – как самих младенцев, так и их родителей: она, чей ребенок одновременно присутствовал и отсутствовал, был жив, но и не жил. Если существо, ответственное за все это зло, каким-то образом уцелело, тогда ему требовалось дать отпор – точно так же, как в свое время дал ему отпор Дэвид, потому что в противном случае она стала бы соучастницей любого злодейства, которое оно могло бы учинить в дальнейшем. Но приходилось заставлять себя не думать о нагромождениях камня над головой, об отсутствии солнечного света, затхлом воздухе и тьме, которая поглотит ее, когда факел наконец зашипит и погаснет, оставив ее умирать здесь в одиночестве – или, что еще хуже, не в одиночестве.