Страна утраченной эмпатии. Как советское прошлое влияет на российское настоящее

Не будем здесь вдаваться в социопсихологические описания закрытых тюремных групп, отметим главное: это очень жесткая, ориентированная на власть и подчинение система поведения в обществе, в котором люди лишены очень многого, но особо остро ощущают деприва-цию[33] в отношении обычного, гетеросексуального секса. Соответственно, секс в таких группах является вытесняемой сверхценностью.

При этом тюремная культура еще и потому так охотно воспринимается российским обывателем, что, как мы уже отмечали в других частях наших записок, российский обыватель «по жизни» несвободен и беззащитен. Поскольку государство обывателю не принадлежит и им не управляется, обыватель в «постсовке» находится в состоянии постоянного стресса, в ощущении опасности. Вокруг слишком много сильных — а обыватель слаб и одинок.

Блатная культура просто в максимально доступной и понятной форме материализует для обывателя его Страх. Это — страх быть «опущенным», то есть ритуально подвергнуться гомосексуальному насилию. В блатной культуре гомосексуальному контакту придается воистину огромное символическое значение: это и наказание, и выражение Власти, и понижение в социальном ранге «наказанного» практически «до нуля». То есть — полная катастрофа. Весь спектр идиом и крылатых выражений, которыми пользуются русские люди, обозначая саму эту процедуру «понижения в статусе», просто долго перечислять. Обращу лишь внимание на яркий глагол «отыметь», который, очевидно, буквально обозначает «превратить в неодушевленный предмет», в вещь.

Образ социального краха

Вот в этом вечном страхе «быть опущенным» российский обыватель и живет. Причем понимая, что от подобной участи его по большому счету ничто не защищает, кроме разве что многочисленности — «нас много, всех не…». Для обывателя образ пассивного гомосексуалиста с детства — это вовсе не просто человек, занимающийся какими-то нетрадиционными сексуальными практиками. Нет — до боли зримый образ социального краха, бездны под ногами. Хтонический[34] ужас из детских сновидений; самое страшное — дать кому-то заподозрить, что у них может быть с нашим обывателем что-то общее.

Но отсюда же — и острый, в чем-то болезненный интерес таких вот перепуганных обывателей к «объявленным гомосексуалистам» типа условного «Бори Моисеева». С вышеописанной точки зрения «объявленный гомосексуалист» — это как раз и есть «человек, упавший ниже некуда», «вещь», «помноженный на ноль» и т. п. Российский провинциал смотрит на них с ужасом, отвращением и. завистью. В которой, естественно, сам себе никогда не признается. Не потому вовсе, что сам хочет гомосексуального секса (чаще всего — вовсе не хочет), а потому, что такой «Боря Моисеев» — это человек «по ту сторону страха»: самое страшное, что только может быть на свете, с ним уже случилось, но он еще жив. Значит, жизнь без страха. возможна?

Таким образом, мы приходим к выводу, что культ «страха перед голубизной» — это в специфических российских условиях, безусловно, инструмент социального порабощения широких масс населения.

Властям, безусловно, выгоден жупел[35] «пассивного гомосексуалиста» как самого страшного кошмара жизни — «о, это может случиться со мной!». Это помогает держать обывателей в повиновении.

И отсюда же видно, что активно продвигаемое ныне на Западе отношение к гомосексуальному сексу как к «просто одному из бесчисленных способов доставить удовольствие себе и партнеру» разрушает этот жупел. Если в «опущении» самом по себе нет, «как нам тут подбрасывают», ничего такого уж жутко постыдного и катастрофического — тогда чего ж обывателю бояться?

Невротизируй и управляй

Российская власть, вероятно, на инстинктивном уровне почувствовала угрозу. Речь ведь идет об одном из базовых способов психологического контроля над населением на % части суши. Поэтому и началось активное «противодействие Западу», попытки повторного табуиро-вания гомосексуальной темы.

Общая канва действий в инфополе понятна: гомосексуализм — это так ужасно, что о нем лучше вообще ничего не знать и не говорить. Гомосексуалистов — ни в спорте, ни на сцене — не существует (то есть все, кто себя таким образом проявляют, тут же проваливаются в преисподнюю без следа, превращаются в «социальный ноль»).

Властям оно, конечно, выгодно, но, прошу прощения за тавтологию, культивирование блатной культуры ведет к дополнительной невротизации и без того крайне нервного населения. Секс в России оказывается чрезвычайно перегружен символическими смыслами: в нем мало любви, мало даже гедонизма, но очень много отношений власти. Простой русский обыватель, в котором с детства живет концепция «опущения», в итоге начинает воспринимать любой секс, даже гетеросексуальный, как тот же самый способ наказания и понижения в социальном ранге.