Страна вечного ноября

Юрий Нестеренко Страна вечного ноября

Есть глубокий символизм в том, что если главный национальный праздник США приходится на солнечный июль (аналогично дело обстоит во Франции; Италия и Великобритания празднуют в июне, Испания, правда, 12 октября, но при тамошнем климате это тоже еще лето) – то Россию с ее главными патриотическими праздниками неизменно заносит в безнадежно-тоскливый, промозглый и хмурый ноябрь – пожалуй, наиболее мерзкий месяц в и без того нерадостном российском климате. Причем нельзя даже сказать, что, мол, никто не виноват, просто так подобрались исторические события.

Во-первых, тут еще вопрос, что причина, а что следствия – не потому ли они «подобрались», что ноябрьская тоска и безнадега так и провоцирует учинить какое-нибудь бессмысленное побоище, после которого все, конечно, становилось еще хуже, но которое впоследствии объявляется главной патриотической датой? Во-вторых, британцы, например, совершенно сознательно празднуют День рождения монарха в июне, вне зависимости от реального числа. А в-третьих и в главных, если при СССР от годовщины большевицкого путча деваться действительно было некуда, то постсоветской России было из чего выбирать. Собственно, при Ельцине, когда появилась было надежда, что Россия наконец вернется из тухлого болота кроваво-безнадежной азиатчины на нормальный путь европейской цивилизации, правильный выбор был сделан – формально главным государственным праздником и сейчас остается ельцинский День независимости 12 июня, позже, впрочем, под градом неумных насмешек ностальгирующих по Совку имперцев переименованный в День России. Другая достойная дата, годовщина августовской революции 1991, была закреплена как День государственного флага.

Однако подлинными праздниками эти даты так и не стали. Постарались и так и не добитые Ельциным совки (в том числе и из того самого Верховного Совета, что некогда почти единогласно принял Декларацию независимости России), и ближайшие ельцинские сподвижники, сделавшие все, чтобы дискредитировать сами понятия демократии и либерализма, и так называемый народ – бездумная серая масса, привыкшая пьянствовать в ноябре, празднуя годовщину начала собственного геноцида. По мере того, как таяли августовские надежды, многотысячные шествия с протянутым на десятки метров бело-сине-красным полотнищем превращались в печальные собрания нескольких десятков человек, вспоминающих, «как у нас украли победу».

И уж само собой все эти праздники демократии и западного выбора – столь удачно символизируемых летом и солнцем – оказались не нужны путинскому режиму. Не отменяя их формально – и даже сохранив флаг, который, впрочем, менты этого же режима топчут на митингах и который после всего, что совершалось под этим флагом после прихода Путина к власти, приличному человеку уже стыдно брать в руки – кремлевская кагебешно-воровская хунта вернулась в свой привычный ноябрь, вытащив из нафталина ура-патриотической мифологии так называемый «День народного единства».

Разумеется, с исторической точки зрения трудно было подобрать более неподходящую дату. Во-первых, если уж говорить об изгнании поляков из Москвы, то произошло это не 4 ноября 1612 года (по новому стилю), а, смешно сказать, как раз таки 7-8. То есть, если следовать исторической правде, от чего ушли – к тому и пришли: вместо нового праздника – очередное переименование злосчастной даты. И даже эта дата, т.е. взятие ополченцами Кремля, еще не была окончанием Смуты – созыв Земского собора и венчание на царство Михаила Романова состоялись лишь в следующем году.