Страна заката

— Ах, какие туфли! — повторила Мэри Даямонд.— Теперь таких не достать. Если только у тебя нет чертовски сильного блата.

— Тебе они малы...

Лиза посмотрела на широкие ступни Мэри Даямонд в розовых пластиковых сан­далиях. Ей очень хотелось сделать что-нибудь приятное для своей новой, большой, темнокожей подруги, хотелось отдать ей эти черные лакированные туфли, которые она все равно бодыне никогда не наденет, потому что туфли только напоминали ей об ужасной поездке в город, но они казались до смешного маленькими, когда Мэри Даямонд взяла их за тоненькие ремешки своими короткими толстыми пальцами с тем­ной каймой под покрытыми лаком ногтями.

— Ты думаешь? У меня совсем не такие большие ноги, как кажется...

Она оперлась рукой о фургон, сбросила одну сандалию и сунула в узкую изящ­ную туфельку большой палец ноги, стараясь втиснуть за ним и всю ногу. После не­скольких энергичных попыток ей это удалось. С другой туфелькой дело пошло легче.  И вот она уже прохаживалась, хотя и нетвердой походкой, но с решительным и до­вольным видом взад и вперед по неровной плотно утоптанной земле.

— Посмотри... они совсем не малы мне!

Ремешки на лодыжках и пятках глубоко врезались в мягкую плоть. Все тело ее, включая и ноги, казалось мягким, словно набитым ватой, пышным и сочным. Какая красивая женщина, думала Лиза, полулежа на матрасе, и, следя за каждым движением этой темнокожей женщины своими большими серо-голубыми голодными глазами, меч­тательно поглаживала уже чуть округлившийся живот. Скольких мужчин, должно быть, тянет к такой женщине! Интересно, а Аллан?.. Она фантазировала, ни капли не ревнуя, а Мэри Даямонд все расхаживала, семеня, как балерина, и любовалась сама собой.

^— Послушай, можно мне взять их у тебя поносить? Понимаешь, там, где я рабо­таю, иногда надо быть немного... немного элегантной.

— Конечно, можешь их забрать...

— Забрать? Ты, наверное, хотела сказать — купить? Я могу достать тебе кое-что за них...

— Нет, можешь их забрать. Мне они не нужны. Они мне надоели...

Последнюю фразу Лиза произнесла, словно стараясь как-то оправдать свою щед­рость. Глаза ее наполнились слезами, и она ничего не видела, кроме этой крупной женщины, стоявшей перед ней с выражением крайнего изумления на широком лице. Лиза вдруг почувствовала себя совсем маленьким ребенком, который ищет утешения и защиты, и ей очень захотелось изо всех сил прижаться к Мэри Даямонд и на ее груди забыть обо всем на свете — забыть, кто она, где находится, что ей предстоит. Подобный страх не раз охватывал ее в последние дни в промежутках между периодами ленивого и расслабленного благодушия, того ложного ощущения благополучия, которое порой бывает при беременности.

— Но, девочка моя...

Мэри Даямонд встала возле нее на колени.

— Девочка моя, нельзя просто так отдавать хорошие туфли. Хорошие туфли, которых больше ни за какие деньги не достанешь. Я могу раздобыть тебе за них кое-что... Может быть, витамины... Тебе они обязательно понадобятся. У Смайли есть связи...

Однако Лиза ничего не хотела за свою щедрость.

— Н-нет... Нет, спасибо.— Она говорила шепотом, словно стеснялась своих слов.— В этом нет необходимости. По-моему, мне ничего не нужно... Но если ты... Если бы ты могла...

И она в отчаянии покачала головой, заметив, что снова начинает плакать; горечь нахлынула на нее так неожиданно, что она ничего не могла с собой поделать. Слезы внезапно навернулись на глаза.

А Мэри Даямонд прижалась щекой к ее щеке и крепко обняла Лизу своими сильными руками.

— Ну, будет, будет тебе, девочка моя. Успокойся. Я буду часто приходить к тебе. Ты только не бойся. Все будет хорошо. В Палисадене дети иногда родятся прямо на земляном полу. Я сама видела много раз. И лежат на голой земле, как только что освежеванные кролики, У меня было восемь братьев и сестер. Сейчас их разнесло по всему свету, а двое умерли, но все они родились в Палисадене в нашей маленькой хижине. И разве от этого стали слабее? Я расскажу тебе немножко о том, каково нам всем приходилось...

Она говорила низким голосом, который звучал ласково и тепло; от нее пахло потом, жиром, крепкими духами, и вся она, стоя на коленях на Лизином грязном матрасе и баюкая ее, как баюкают маленьких детей, была словно сама земля.