Страницы Миллбурнского клуба, 1

Я бойко вылез из ящика, соскочил на янтарный пол, схва­тил со стола кусок хорошо зажаренного мяса, в точности как я люблю. Оно почти остыло, но вкусно таяло во рту. Немного мягче, чем должно быть, но и цвет, и запах, и даже коричне­вые линии от жаровни – все вполне натуральное. Жуя на ходу, я вышел в улей, но прохожие так дико стали на меня пялиться и показывать пальцами, что я попятился обратно в хо­лодильник. Черт, я, и правда, не видел жующих на улице. Я рас­хохотался и долго не мог успокоиться – смеялся то ли над собой, то ли для нервной разрядки. Смеяться тут принято, вернее, улыбаться. На меня уже не обращали внимания, и вскоре я стоял в тупике «Ю» и пытался найти соску-матку, кото­рая выродит меня в другой, знакомый мне мир. Стена гладкая, только в одном месте углубление, как след большого сапога. Я подошел, ткнул в носок – тело стены подалось, как силико­новая грудь, рука вошла по локоть. Я ткнулся головой, вошла и голова. Стало понятно, что делать, но хотелось кого-нибудь расспросить. Сновали рядом бабочки и мотыльки, но они же не станут со мной говорить, а я не пойму их телепатии. Побро­дил около того места, где впервые увидел Полину. Ее сота должна быть близко. К чему им далеко ходить? К тому же они все такие тощие, кажется, махнут зефировыми крылышками и полетят – им надо экономить свои силы. Я надеялся, что Полина никуда не денется. А пока стал приходить в тупик каждый день и ждать, не покинет ли кто из них этот стериль­ный мир. Никто не торопился. Жители улья даже взглядов не бросали на след ступни на стене. Но кто-то должен решиться, не одному же мне тут тошно.

Вскоре увидел Полину: она приостановилась, и я загоро­дил ей дорогу. Мы смотрели друг другу в глаза несколько секунд, и я клянусь, что это был не чужой взгляд, как раньше. Ее глаза потеплели и стали почти такими же родными, как у моей девочки. Я даже легонько дотронулся до ее накидки, свисающей с плеч, она не отстранилась, а легким невесомым шагом, будто парящим, проскользнула мимо.

В один из следующих дней, когда я уже не мог видеть этих насекомых в постоянной эйфории и готов был удавиться или сделать еще что-то в этом роде, – свершилось. В тупике «Э» возле следа стоял мальчик. Он не отличался ничем от других – такое же гладкое, словно отполированное лицо, матово-блед­ное, тот же средний рост, те же прямые короткие волосы, у него они были жгуче-черные, как у той, кудрявой. Только по его неуверенным, некоординированным движениям я понял, что это не взрослый человек, хотя, что это здесь значит – пятнад­цать или сто пятьдесят, кто знает. Он потыкал рукой в стену, потом погрузил в нее руки по запястья, вынул их, как из теста. Постоял, оглянулся, будто проверяя, нет ли за ним слежки, и достал из ниши в полуметре над ним вещь, похожую на проти­вогаз, но безо всяких шлангов. Надел его, покрутил головой, еще раз оглянулся, повернулся спиной к стене и, встав на руки, протолкнул ноги в ступню – одну в пятку, другую в носок. Вса­сывание проходило медленно. Очень это походило на то, как змея заглатывает кролика – медленно и неотвратимо. Никто из прохожих не остановился, но многие на ходу оглядывались. Часов у меня не было – ни у кого я их тут не видел, но при­кинул, что на проглатывание ушло минут десять. Скрылся шлем, на стене снова след сапога... и все.

Вот я и узнал секрет – он в противогазе. Это как раз то, что смущало меня – не задохнуться бы в соске. Я подпрыгнул и увидел в нише много таких же приборов. Все в порядке. Тут в тупик быстро вошли, почти вбежали два воздушных созда­ния, кинулись к следу, стали его ощупывать, просовывать в стену руки. При этом слышались звуки, похожие на всхлипы­вания, но тихие и приглушенные, словно плакали в подушку. Потом, не отрывая рук, они передвинулись влево шага на три. Там стена, похоже, была тоньше – высвечивалась наружным светом. Они дружно стали втискиваться в стену и постепенно погрузились в нее так, что только спины и задницы торчали. По временам они откидывали головы, жадно ловили воздух и – снова в резиновый силикон. Мне хотелось сказать им о противогазах, но как? Пока они дышали, я успел разглядеть на той стороне лицо мальчика, прильнувшего к стене. Их раз­деляла совсем тонкая пленка, думаю, не толще резиновой пер­чатки, даже слезы в его глазах поблескивали.

Я ушел, стыдно было подсматривать. Аборигены-прохожие тоже исчезли – они-то не стеснялись, им просто не хотелось видеть чьи-то переживания. Это укорачивает жизнь, даже бессмертную.

Теперь мне надо дождаться появления Полины – и все.