Страницы Миллбурнского клуба, 1

У того места, где я вчера бесился, обычная немая суета. Вернее, не суета, а движение – спокойное, неторопкое. Никто на меня не обращает внимания, хорошо. Я успокоился, напря­жение спало. Стал тыкаться в разные закоулки и тупики. Ниче­го похожего на выход в «другой мир». В одном из широких тупиков, где можно присесть, не мешая движению, я откинулся на упругую стену и задремал. Очнулся от внимательного взгля­да – это она, вчерашняя женщина. Смотрит пристально, с любопытством, улыбка опала, глаза меняют цвет – от знако­мого мне золотисто-карего до черно-синего. И наклейки меня­ют цвет. Я смотрю сквозь ресницы, не двигаюсь – боюсь спуг­нуть. Жду – вот узнает, проведет привычно по волосам, прижмется щекой к щеке. Она отодвинулась, пошевелила губа­ми, будто пытаясь что-то сказать, выпрямилась и ушла. «По­ленька, Поленька, стой, куда же ты? Ты меня не узнала? Это же я, Марк. Как же ты меня не узнала... Ты же смотрела на меня, ну остановись, посмотри еще раз!» А она все шла и шла. Расстояние между нами было плотно забито крылатенькими, и я зарычал утробно, но не бесился, как вчера. Я завыл. Так воют одинокие волки и мужчины – глухо и безнадежно. Все во мне оборвалось, как при падении, когда понимаешь, что парашют уже не раскроется. Сейчас самый раз разбиться – смерть, вот счастье, вот спасение от тоски, от всего.

5.

Но я не умер, а очутился у своего ящика, не помня, как туда дошел. На столе приготовлена еда, но мне противно было даже смотреть на нее. А ведь это выход: не есть и тихо умереть в собственном саркофаге – удобно для всех. Я улегся, задви­нул крышку, и, представьте себе, вскоре заснул. Организм сам знает, как себя защитить, – от бессонницы еще никто не умирал. Сон приходит сам, когда надо. Все-таки мы хорошо устроены.

Очнулся я с тем же безысходным и глухим чувством тоски, но тоска, как тяжелый песок, осела на дно, и ничто сейчас не баламутило и не раздражало душу. Она стала тупой привыч­ной болью, от которой никуда не деться. Это было трудное, но все-таки равновесие. Я вспомнил о «другом мире», тут же появилась надпись: «Вы можете покинуть наш мир, это редко, но все же случается. В тупиках "Э", "Ю", "Я" вы видели упругие стены – в них есть соски-кессоны. Заберитесь в любой из них, и соска-матка постепенно выдавит вас на другую сторону. Предупреждаем, однако, что вернуться сюда вы не сможете никогда».

«Вот тебе и свобода», – зло и раздраженно подумал я. И тут же появилось: «Вы находитесь в стерильном мире, где все сде­лано для поддержания бесконечной жизни. В том, другом мире, многое похоже на то, что было тысячу лет назад. Незначитель­ное соприкосновение с ним убьет наш мир. Это не должно слу­читься. Соприкосновение с тем миром грозит и вам большими опасностями. Принимайте решение, и... удачи вам».

Они хотели меня напугать, но получилось наоборот – упокоили. Зачем вешаться, голодать до смерти, когда там, в том таинственном мире, все произойдет само собой. Мириады бак­терий и вирусов накинутся на мое парное стерильное тело, и не успею оглянуться, как все кончится – и не будет этого невыносимого страдания из-за этой женщины. Но ведь она смотрела, внимательно разглядывала меня – никто другой, только она. И я придумал, что делать. Сказать ей, объяснить ей, что она моя жена, моя единственная или точная копия ее, – это невозможно. Но я могу показать, что она для меня значит, доказать, что без нее я не могу, что из-за нее ухожу в тот мир, откуда не смогу к ней вернуться никогда. Теперь главное – найти ее и каким-то образом притащить к соске-кессону.