Страницы Миллбурнского клуба, 1

Несколько позднее присоединился к ним Юрий Владимиров, поэт и прозаик, умерший рано, в возрасте двадцати двух лет, от туберкулеза.

Люди эти общались непрерывно, как только и бывает в юности, переходили из дома в дом, дискутировали, пили дешевое вино. Были полны энергии и замыслов.

После вступления в Союз поэтов ученики Туфанова захотели самоопределиться и назвали себя «Левым Флангом». К 1926-му году, когда круг друзей и единомышленников расширился, Хармс решает переименовать объединение во «Фланг Левых» – что в лоб, что по лбу. Однако на этот раз у него наполеоновские планы. Он надеется объединить все левые силы Ленинграда, приглашает своего наставника Туфанова, поэтов Вигилянского (также ученика Туфанова), Димитриева, Цимбала, Синельникова, конечно Введенского, Бахтерева и Заболоцкого и некоторых других. И Казимира Малевича.

Хармс предполагал создать строго иерархическую организацию с членами I, II и III разрядов. В высшее руководство он предлагал Малевича, Введенского, Бахтерева и себя. Поразительно, что это безумное прожектерство нашло отклик у Малевича, который всерьез вел переговоры и предложил название для новой организации – УНОВИС – «утвердители нового искусства». Это было фактически название его прежней Витебской группы, и Хармс категорически возражал. После встреч Малевич уехал с выставками в Варшаву и Берлин, а вернувшись, был арестован как германский шпион. Таким образом, масштабные планы организовать объединение под эгидой ГИНХУКа рухнули.

Однако «Фланг Левых» формально продолжал существовать. Так же, как и «Радикс». Единственным фактическим выходом обоих объединений было то, что эти названия использовались на плакатах о литературных вечерах. Выступали в «Кружке друзей камерной музыки» (Невский 52, там, где Театр марионеток Деммени), в Союзе поэтов (в Елисеевском особняке на Мойке), в расположении 59-го стрелкового полка, где служили Заболоцкий и Вигилянский. После поэтической части танцевали фокстрот.

В марте 1927 года название группы снова меняется. Хармс записывает:

 «Академия Левых Классиков» – так назвались мы с пятницы 25 марта 1927 г. Название пришло почти одновременно Гаге (Георгию Кацману, 1908 – 1985 – Н.З.), Игорю (Бахтереву – Н.З.) и мне. Пришло оно у Кацманов, мы были там, чтобы писать декларацию, и вот нас осенило название. Все согласны. Кроме Шурки (Введенского – Н.З.). Этот скептик проплеванный ни на какое название, кроме чинаря, не гож. Долгожданное решение этой задачи, наконец, пришло. Надо полагать, решение блестящее.

Идея его состояла в том, чтобы «застолбить» свое место в современном авангарде, указать на своего рода образцовый характер собственного пути в литературе. Кроме этого, подспудно в названии содержится намек на то, что в творчестве «левых классиков» обновлялось наследие классической литературы.

Долго они под этим названием не продержались. Вначале на собрании литературного кружка Высших курсов искусствоведения при ГИИИ (Государственный институт истории искусств) выступление «классиков» вызвало такую резко отрицательную реакцию, что Хармс, взобравшись на стул и потрясая тростью, возгласил: «Я в конюшнях и публичных домах не читаю!»

В «Смене» появилась статья, требовавшая исключения Хармса из легальной советской организации – Союза поэтов – за сравнение советского ВУЗа с публичным домом и конюшнями.

Затем был арестован режиссер Георгий Кацман, член «Радикса», тот, кто должен был ставить пьесу Хармса «Моя мама вся в часах». Он был осужден и отправлен в Печорский лагерь, где после освобождения остался в качестве вольнонаемного. Это его, видимо, и спасло – он прожил долгую жизнь и скончался в 1985 году.

К осени 1927 года количество выступлений участников «Академии левых классиков» сократилось до минимума. В тогдашних условиях все меньше и меньше находилось руководителей и директоров, готовых согласиться на предоставление своих помещений малоизвестной группе, которая вдобавок заявляла о своей приверженности к авангардной эстетике.

Все это действовало угнетающе. Какое-то время собирались на квартире Хармса два раза в неделю. Но чувствовалось, что дело заходит в тупик. Заболоцкий даже мечтал о возрождении «Бродячей Собаки» – Пронин был еще жив, и в Петербурге. Конечно в 1927 году эти прожекты были нереальными.

Три левых часа