Страницы Миллбурнского клуба, 2

Всю жизнь проводит он под пологом ветвей,

Но, по утрам пересекая луг,

Он вспоминает дни забытых глухарей.

1935 – 1937

Архивы Олейникова были изъяты во время ареста и пропали.

Хармс посвятил своему другу чудесный стих. В нем есть строчки, из которых ясно, что характер Олейникова не был ангельским и что Хармса поэзия Олейникова порой ставила в тупик. Последняя строка звучит пророчески, задним числом, конечно. Стихотворение было написано в 1935 году.

Олейникову

Кондуктор чисел, дружбы злой насмешник,

О чем задумался? Иль вновь порочить мир?

Гомер тебе пошляк, и Гете глупый грешник,

Тобой осмеян Дант, лишь Бунин твой кумир.

Твой стих порой смешит, порой тревожит чувство,

Порой печалит слух иль вовсе не смешит,

Он даже злит порой, и мало в нем искусства,

И в бездну мелких дум он сверзиться спешит.

Постой! Вернись назад! Куда холодной думой

Летишь, забыв закон видений встречных толп?

Кого дорогой в грудь пронзил стрелой угрюмой?

Кто враг тебе? Кто друг? И где твой смертный столб?

Страх повторного ареста висел над Хармсом и Введенским. Введенский получил отсрочку, уехав в Харьков. Он поехал туда в 36-м с Сергеем Михалковым по литературным делам и встретил Галину Викторову, которая работала секретаршей в местном отделении Союза Писателей.

Она стала его второй женой. У них родился сын Петя, ныне уже умерший, к которому он был очень привязан. Он поселился в Харькове и с тех пор бывал в столицах только наездами. Разгон Детгиза для него означал потерю заработка, и он компенсировал это сочинением клоунских цирковых реприз, куплетов и миниатюр. Незадолго до начала войны Введенский писал пьесу «Концерт-варьете» для кукольного театра Сергея Образцова, сделав два варианта – взрослый и детский. Образцов текст поэта отклонил. Лишь через много десятилетий стало известно, что свой самый знаменитый спектакль «Необыкновенный концерт» Образцов поставил, оттолкнувшись от пьесы именно Введенского.

На собраниях в местном Союзе Писателей он не выступал и о литературе ни с кем не говорил. Продолжал писать в стол. В эти годы он написал «Потец», «Где. Когда» и «Элегию»:

Элегия

…Летят божественные птицы,

их развеваются косицы,

халаты их блестят как спицы,

в полете нет пощады.

Они отсчитывают время,

Они испытывают бремя,

пускай бренчит пустое стремя –

сходить с ума не надо.

Пусть мчится в путь ручей хрустальный,

пусть рысью конь спешит зеркальный,

вдыхая воздух музыкальный –

вдыхаешь ты и тленье.

Возница хилый и сварливый,

в последний час зари сонливой,

гони, гони возок ленивый –

лети без промедленья.

Не плещут лебеди крылами

над пиршественными столами,

совместно с медными орлами

в рог не трубят победный.

Исчезнувшее вдохновенье

теперь приходит на мгновенье,

на смерть, на смерть держи равненье

певец и всадник бедный.

Хармс жил относительно благополучно до марта 1937 года, когда в третьем номере журнала «Чиж» появилось его стихотворение «Из дома вышел человек...»:

Из дома вышел человек

С дубинкой и мешком

И в дальний путь,

И в дальний путь

Отправился пешком.

Он шел все прямо и вперед

И все вперед глядел.

Не спал, не пил,

Не пил, не спал,

Не спал, не пил, не ел.

И вот однажды на заре

Вошел он в темный лес.

И с той поры,

И с той поры,

И с той поры исчез.

Но если как-нибудь его

Случится встретить вам,

Тогда скорей,

Тогда скорей,

Скорей скажите нам.

Тон этого стихотворения – тот же, что и в «Мне жалко, что я не зверь» Введенского, или в мандельштамовском

…Чтобы нам уехать на вокзал,

Где бы нас никто не отыскал...

Желание скрыться.

Наказанием было отлучение Хармса от печати, что означало нищету. Ноябрь 1937-го для Хармса – это поворотный момент, с которого жизнь его покатилась под гору. Его вторая жена Марина Малич позже вспоминала об этом времени:

 «Мы жили только на те деньги, на те гонорары, которые получал Даня. Когда он зарабатывал, когда ему платили, тогда мы и ели. Мы всегда жили впроголодь. Но часто бывало, что нечего было есть, совсем нечего...»

Дневниковые записи Хармса этого времени тяжело читать – клинический случай тяжелой депрессии. Самое оптимистичное в них – это цитата из псалма Давида (Псалтирь, 9,19): «Но сказано: не всегда [sic] забыт будет нищий и надежда бедных не до конца погибнет».

Пытался ли он спастись, или непрерывный стресс сказался, но в 1939 году Хармс поступает на лечение в психиатрическую больницу и получает свидетельство о заболевании шизофренией. Летом 1941 года Хармсу оформляется вторая группа инвалидности. Это действительно спасло его от немедленного расстрела во время второго ареста.

Николай Заболоцкий почти сразу отошел от обэриутов. Они для него были слишком левыми. Он, в сущности, был центрист и не уважал фрондерство. После ряда критических разносов упорно работал, пытаясь найти средний путь. Ему почти удалось привлечь к себе любовь советского пространства. Критика подобрела, готовился выход сборника. Вместо этого его арестовали в 38-м. Чудом избежал расстрела и провел в общем счете восемь лет в лагерях.

Последние дни.