Страницы Миллбурнского клуба, 5

В тот день ее никто не встречал. Она еще потопталась, будто надеясь увидеть хоть кого-нибудь, пусть даже второго такого полупьяненького идиота, вроде присланного братом, еще что-то с челюстью и сыпь на морде, и всю дорогу до вокзала он донимал ее анекдотами, не заткнувшись даже после аварии, когда она в растерянности отдала водителю все деньги – это она поняла только сейчас, – которые были у нее с собой, так она испугалась – и опоздать из мести водителя, и что вообще дурная примета – только тогда она не сообразила, что отдает ему все деньги. А идиотик стоял рядом и бормотал, и было понятно, что в случае чего от него не будет ни проку, ни чисто физической защиты, и она совершенно не знала, как поступить, и было ли бы по-другому, если вместо того чтоб ловить частника, идиотик потрудился бы разыскать такси. Конечно, водителя этого надо было просто послать – с какой стати, – но она струсила, не решилась, и, главное, брат это все продумал, он никогда ничего не делал просто так. Просто так не сказываются занятыми, когда уезжает единственная любимая сестра, которую сам же и вытолкал. Как-то, когда он вернулся, и мимо нее по коридору (а мама всегда сидела тихо, за дверью, и не высовывала носа, только плакала, но, справедливости ради, это же и его дом тоже) очередной приятель брата прошел, пошатываясь, тошнить в туалет, а брат как раз шел ему навстречу, сам пошатываясь, и они попытались разойтись в коридоре, а она вжалась в стенку, чтобы пропустить их обоих, тут как раз они оба ее заметили – брат, кажется, в первый раз со времени своего приезда, – и она им очень понравилась. Приятель сказал что-то шутливое про невесту и прошел своей дорогой, а брат долго с удовольствием разглядывал ее и улыбался. «Представляю, – сказал он немного извиняющимся тоном, – как они будут вот так же бегать у тебя на свадьбе», помрачнел и добавил: «Причем кто-то из них будет женихом». С тех пор у него возникла идея-фикс, и в исполнение этой идеи он даже не приехал провожать ее на вокзал, а прислал своего красномордого, с экземой и челюстью, чтобы она в последний момент не передумала, а крепко испугалась и вылетела отсюда пулей – его подлинные слова, в другой раз, но по тому же поводу, – а красномордый даже отказался втащить чемодан в вагон. У нее возникла нелепая мысль, что красномордый – ряженый.

С отчаянья по деньгам она там же, чуть ли не на вокзале, познакомилась с каким-то додиком и поехала к нему домой, он ушел надевать свитер и не вернулся. Она отправилась его искать. На стене, оклеенной кирпичными обоями, четко вырисовывался периметр двери. Додик сидел за плотно прикрытой дверью тихо, как мышь. Она усмехнулась. За эти несколько часов, раз уж так получилось, она повзрослела и немедленно уловила, что здесь должны быть еще такие двери, раз квартира к этому склонна. Она внимательно осмотрела стену и нашла в ней трещину, для додиков совершенно неуловимую. Предчувствие не обмануло – за трещиной оказалась комната светлей и просторней, чем актовый зал. Таким образом, жилищный вопрос был решен. На следующее утро, столкнувшись с ней в коридоре, додик ее, естественно, не узнал.

Они жили как свиньи или как наполеоновские французы в сожженной Москве, и по вечерам, когда она неслышно и незаметно для окружающих входила в кухню, то в ужасе отшатывалась – в первый момент ей казалось, что они развели на полу костер, и там, посреди дыма и чада, в угаре столпившись вокруг огня и ни на минуту не переставая жестикулировать, играя в свою безумную игру, варили на костре конину. Они же были конями, введенными в храм: все в них можно было сравнить с лошадьми. Они ржали, как лошади, и ссали, как лошади, доверху взбивая унитаз в белую пену (от сиденья на нем остались только ржавые болты), разговоры их были лошадиные – о бабках и пиджаках, сидящих как на корове седло, и бабы их были скорее лошади, чем телки, – чалые, чубарые, пегие, с породистым вырожденческим гонором, хотя она понимала, что если бы все сложилось не так, когда-нибудь она выросла бы в одну из них и очень бы этим гордилась. Не исключено, что этого и добивался брат.