Странная погода

Тут он устроил для себя лабораторию. Я не химик, но, верняк, представлялось, будто у него вся раковина полна кристаллическими, стекловидными желтовато-белыми осколками. Несколько больших коричневых емкостей, наполненных тормозной жидкостью (тормозной жидкостью?), стояли в ванне. Резиновые трубки вились между склянками с жидкостью янтарного цвета. Вся комнатушка насквозь провоняла резким запахом лака для ногтей.

Сдавленные крики теперь слышались ближе. Я выбралась из ванной и пошла в спальню.

Мартина лежала на большой металлической кровати с медными шишечками на стойках, руки ее были заведены за спину и скованы голубоватыми стальными наручниками. Ее правое колено охватывал черный кожаный браслет, к которому был прикреплен один конец шнура-удлинителя. Другой его конец был тщательно обвязан вокруг сверкающей кроватной стойки. Девушка выглядывала из-под спутанных белокурых локонов, как внимательно смотрит за окружающим лисица из колючих зарослей. Рот ей Андропов залепил куском изоленты. На туалетном столике у кровати стоял раскрытый ноутбук, на экране которого в полную громкость транслировался, похоже, Ноттинг-Хиллский карнавал.

Она смотрела на меня и пинала свободной ногой стену, так же, как делала за день до этого: то был единственный способ дать кому-то знать, что ей нужна помощь. Она силилась встать на колени, извиваясь и так, и сяк, вздымая в воздух острые края тазовых костей. Так и казалось, что идет порно-представление: двадцатидвухлетняя стриптизерша с алебастровой кожей в дешевом нижнем белье и футболке с эмблемой очередной группы музыкальных шизоидов, до того заношенной и протертой, что она и на кухонные тряпки не годилась. Впрочем, удерживало меня отнюдь не удивление увидеть ее заточенной в андроповской спальне. Внимание приковывала стеклянная трубка на приставном столике – опять-таки с желтоватыми осколками кристалла в ней… кристалла, все меньше и меньше походившего на смертоносный дождь и все больше и больше на сами знаете что.

Я все еще вглядывалась во все это в ожидании, когда у меня мышление догонит зрение, когда ворвался этот псих русский. Он проскочил мимо меня (было темно, а полы были устланы пропахшим нестираным бельем), потом развернулся и встал между мною и Мартиной. Низ его лица был залит липкой кровью, сломанная левая рука билась о грудь. Слезы стекали по щетинистым щекам.

– Держись подальше от нее, лесбляха! Она с тобой не ходить!

То, как он назвал меня лесбиянкой, будто то было самое грязное известное ему словцо, задело меня за живое. Я со всего маху шлепнула его ладонью. Слов у меня не было, одно только всеохватывающее желание разбить его жирную, дурацкую, скорбную морду. Едва я ему вмазала, как он ударился в рыдания, от которых сотрясалось все его тело.

Я обошла его и сорвала со рта Мартины изоленту. Если мне записывать все матерные слова, которые полились из нее, эта страница у вас в руках огнем загорелась бы.

Когда же наконец в ее словах стал смысл появляться, вот что она сказала:

– Я пыталась уйти, а трехнутый засранец запер меня тут, уж два дня прошло! Трехнутый, мать его, кусок дерьма! – И, потянувшись к нему, насколько смогла, она плюнула ему в голову. – Два дня он раз за разом все Ноттинг-Хиллский карнавал крутил и крутил, меня только пописать отпускал! Он курит чересчур много собственной говенной дури!

Андропов повернулся к ней, держась руками за голову и горестно рыдая.

– Ты сказала, что убегаешь с этой лесбляхой! Ты сказала, что меня под арест подведешь и будешь с девками жить, у каких пусси ешь не хочу, бросишь меня ради баб на краю света!

– Я это сказала и это имела в виду! Ты на мильон лет в тюрьму засядешь!

Он посмотрел на меня умоляющими, несчастными, сумасшедшими глазами:

– Каждый день, все время она выставляется только что не голой перед тобой, лесбляха. Всю дорогу сообщает мне, что собралась переспать с вами двумя! Говорит, что одни бабы ее до конца доводят, а надо мной она смеется…

– Да, над тобой смеюсь, я смеюсь с твоей письки, всегда обмякшей…

И тут они заорали друг на друга по-русски, и она опять плевалась в него, а у меня того и гляди голова раскололась бы, если бы они и дальше в том же духе продолжили. Он размахнулся, собираясь ударить ее, но я ткнула его в пузо гаечным ключом, не сильно, но вполне хватило, чтоб из него дух вон, и он пополам сложился. Малый закачался, упал на колени, потом на бок, свернулся в клубочек и разревелся вовсю. Такой жалостливой картинки вы никогда не видели.

Перешагнув через Андропова, я остановила показ Ноттинг-Хиллского карнавала. Возле ноута заметила хромированный ключик и сообразила попробовать его на наручниках. Села на край кровати рядом с Мартиной – и ее браслеты соскочили с пол-оборота! Девушка стала тереть покрытые синяками запястья.

– Грязный чмошник с обмякшей сосиской, – ворчала она, но голос ее уже звучал тише, и трястись она перестала.

Я подняла со столика стеклянную трубку с кристаллами:

– Что это?