Странная практика

– Мы были… под солнцем, – повторил он снова. – Мы собирались в церквях, но потом Иоанн… брат Иоанн… нашел крестообразный клинок и святой елей, и после этого не стало солнца, совсем не стало солнца, не стало неба, но нам и не нужно было солнце, потому что был Божественный Свет, свет, который никогда не меркнет и не гаснет, бесконечный свет, горящий под землей. Истинный свет, более истинный, нежели дневной, который говорил брату Иоанну о священном учении.

– А что такое священное учение?

Голос Варни стал немного настойчивее – но только немного.

– То… что мы знаем, что мы – Божьи, а… весь мир погряз во зле, – сказал он, и Грета опознала то изменение интонаций, которое приходило с заученными ответами. – «Сломите руку злодея и грешника, ищите его греховность, пока… не исчезнет вовсе». «Воздайте им по делам их… и по греховности их помышлений: воздайте им по делам рук их, извергните их в пустыню». Это – наше дело… наш крест… и наша привилегия. «Нет тьмы и тени смертныя… где творящие беззаконие сокрылись бы».

Последние слова его декламации повисли в воздухе, словно клубы дыма. Варни молчал. Грета решилась открыть глаза – и обнаружила, что он выглядит невыносимо усталым, больше, чем раньше.

Она даже не осознавала, что протягивает руку, пока не обнаружила, что касается его плеча. При контакте Варни вздрогнул, словно от нее шел электрический ток. Он развернулся и воззрился на нее – и яркое оцепенение его подчинения затопило ее на долю секунды, прежде чем он овладел собой и снова обратил все внимание и взгляд на лежащего в постели.

Грета резко моргнула, стараясь вернуть четкость окружающему, однако не убрала руки с плеча Варни. И вдруг она решила, что с нее хватит пустого взгляда, заученных наизусть фраз, звучащих так, будто безымянный мужчина и сам в них не верит, складывая эти слова. И более всего с нее хватит гадать, что еще здесь присутствует вместе с владельцем этих глаз. Что может смотреть на нее из них. Что поработило этих людей (а ведь прежде это были люди, пусть и немного сумасшедшие и решившие поиграть в какую-то организацию тринадцатого века, утверждавшую человеческое превосходство) и превратило их в такое. В чудовищ.

Ей так надоело непонимание!

Ратвену в этой одержимости больше всего претила манипуляция верой людей, преднамеренное извращение глубинных убеждений. Грета не забыла, какими ледяными стали его глаза – прозрачными и холодными, пылающими возмущением, которое почему-то было страшнее открытой ярости. Сейчас, стоя рядом с Варни и ощущая, как он чуть дрожит под ее рукой, собственный гнев Греты начал проявляться.

Он не был ледяным, как у Ратвена: скорее, он ощущался как небольшой шарик металла в груди, разогреваемый невидимым паяльником. Сначала он был тускло-багровым и только светился, но потом стал разгораться все ярче: алый… оранжево-красный… обжигающе-золотой. Ее разъяряло не столько то, что эта штука присвоила себе роль Бога для этих людей, а то, что она отняла у них имена, отняла их собственное «я», превратила в безмозглых марионеток, подчиненных ее целям, сделала мир абсурдным. Она отняла у них личности, волю. Это, с точки зрения Греты, было хуже всего: оскорбительно для самой сути человека. То, что эта штука посмела такое сделать, вдруг показалось невыносимым. Жар у нее в груди вспыхнул с золотого до белого.

Она подалась вперед, уставившись на изуродованное лицо на подушке.

– Как ваше имя? – спросила она демонстративно ясно. – Кто вы?

Голубое свечение потухло: он крепко зажмурился.

– Нет…

– Это очень глубоко, – прошептал Варни. – Он борется изо всех сил, Грета. Не думаю…

– Кто вы? – повторила она, с трудом удержавшись, чтобы не повысить голос. Ей казалось, что раскаленный добела шар у нее в груди испускает свое собственное сияние, что ее кожа светится и зрачки стали ослепительно-яркими точками. – Откуда вы? Кем вы были до того, как оказались в семинарии в Челси. До того, как это началось.

Он замотал головой и начал корчиться под одеялом – и издал тот ужасающий стонущий вскрик, который она услышала тогда в церкви.

– Ваше имя! – Грета стиснула плечо Варни, не обращая внимания, что он тихо зашипел от боли, но, несмотря на это, даже не пошевелился. – Как вас зовут?

– Грета…

В голосе Варни было нечто, не вполне понятное Грете, но она наклонилась еще сильнее, игнорируя его. Гнев в ней уже стал ревущим бело-голубым пламенем: «Как эта штука смеет, как она посмела украсть у него имя, его осознание как личности, самый центр его разума? Как она смеет устраивать все это, нарушать баланс всего мироздания?»