Странная практика

– По-моему, Фасс хочет сказать, что у всех нас есть… особый опознаваемый код, – сказал Ратвен, – который можно назвать духом или душой, если желаете, и который варьируется в зависимости от организации этих частиц и так далее. Однако внешнее воздействие может изменить расположение частиц, изменив сам код, а это значит, что наше собственное взаимодействие с реальностью меняется. Я все правильно понимаю?

Фаститокалон кивнул.

– Более или менее. В каком-то смысле это моментальная генная инженерия. Измените чью-то пневматическую подпись на верхних планах так, чтобы она говорила, что у него есть хвост, и – бам! – у него появится хвост на основном материальном плане, и останется, покуда бы будете сохранять такое воздействие. Это важно. Без этого восстановится нормальная характеристика. Эта штука, чем бы она ни была, провела довольно значительные изменения в том, как мистер Хейлторп влияет на реальность, а теперь они устранены.

– Этим объясняется его способность видеть, несмотря на повреждения глаз? – спросил Варни.

– Да. И теперь, когда это воздействие исчезло, он, наверное, полностью ослеп. А еще оно не дало ему умереть от шока или заражения, несмотря на обширные повреждения тела. Честно говоря, не знаю, сколько он протянет без этого.

– Но он ведь снова стал смертным, – проговорил Варни задумчиво. – Он – человек и может получить отпущение грехов?

– Надо полагать. Я не особо разбираюсь в теологии.

Ратвен задумчиво побарабанил по крышке стола ногтями.

– И вы считаете, что это не связано с Адом и Небесами, по крайней мере, официально? Вроде того, что они за это не ответственны и, более того, об этом не осведомлены?

– Не знаю, – признался Фаститокалон. – Честно, не знаю. Это воздействие не ощущается как инфернальное или божественное (они обычно легко распознаются), однако за время бытия всего сущего не раз бывали случаи внутреннего раскола, и я могу допустить, что какой-то древний осколок одной из сторон ответственен за всю эту кашу.

– Раскол? – переспросил Варни, снова сосредотачиваясь на происходящем. – Между демонами существуют разногласия в доктрине?

– О да: это не прекратилось после низвержения с Небес. Такое происходило не раз, но последняя крупная встряска внизу была… о, в конце шестнадцатого века. – Фаститокалон закрыл глаза, прогоняя яркие воспоминания. – Тогда речь шла о неконтролируемой фракции, которая прямо влияла на взаимоотношения людей и сами события, частично закамуфлировав все так, чтобы бросить тень на Небеса. Реакция Сэмаэля… ясно показала его мнение относительно подобной деятельности. Не представляю себе, чтобы кто-то с моей стороны снова решился на такое – только не после того, что он сделал с Асмодеем. Нет, это… нечто достаточно мелкое, чтобы никто из них об этом не знал – или знал слишком мало, чтобы заинтересоваться, иначе его бы уже давно поймали и раздавили. Если бы мы смогли… тихо его остановить, не заставляя обе стороны активно в этом участвовать, дело обошлось бы без политических и бюрократических проблем.

Ратвен небрежно кивнул, явно не заинтересовавшись послежизненным политическим климатом или тем, что же все-таки случилось с невезучим Асмодеем.

– И как именно мы будем его останавливать? Эти ребята из «Меча Святости» не только вооружены реальным оружием, которое может причинять нам серьезный ущерб, они теперь получили какие-то способности от этого сверхъестественного воздействия. Мне бы не хотелось столкнуться с ними в количестве большем, чем один или двое, а их под городом затаился чуть ли не десяток. Не говоря уже об… об этой штуке, ее физическом воплощении: ее местопребывание наверняка будет охраняться, а мы о нем ничего не знаем.

– Пока, – уточнил Варни. – Пока ничего не знаем. Когда он снова очнется, то все нам расскажет.

– Мы не знаем, будет ли он на это способен, – возразил Фаститокалон. – Это… насильственное перестроение очень тяжело переносится, а он изначально был болен и ранен. Это могло необратимо повредить его разум.

– Это если он вообще придет в себя, – произнес новый голос, и все обернулись.

В дверях стояла Грета, серая от усталости.

– Его состояние стабилизировалось, – добавила она. – Временно. Я сделала все возможное в данных обстоятельствах… но не могу сказать, когда он очнется… и даже очнется ли. Он сильно пострадал. Очень сильно.

Фаститокалон подумал было, что никогда не видел ее настолько мрачной, но тут же вспомнил утро, когда умер Уилферт Хельсинг: белое небо, по-зимнему голые деревья, карканье ворон на крышах. Его болезнь была (наверное, к счастью) короткой. Фаститокалон не присутствовал при кончине Уилферта, но ощутил его уход – ощутил, как изменилась реальность, когда знакомая подпись погасла.

Тем утром, когда он пришел и увидел Грету с сухими глазами и ничего не выражавшим лицом, он, не колеблясь ни секунды, потянулся, чтобы дотронуться до ее разума. Это было таким же инстинктивным жестом, как протянутая рука или распахнутые объятия: «Позволь мне помочь, ты не одна, я здесь, я с тобой».