Странная птица. Мертвые астронавты

Чэнь мог видеть фрагменты будущего, но являлись они ему «только в виде уравнений». Он часто на это сетовал. Исчисления могли искалечить тело и волю за здорово живешь, а вот укрепить их им редко удавалось. Поэтому моральный дух троицы на цифры никогда не полагался. Чэнь создавал на основе своих уравнений-предчувствий стихи, потому как, по факту, для него они были бесполезны в каком-либо ином качестве, да и он никогда не был уверен, что именно видит – грядущее или былое. Сгинувшее.

Чэнь любил играть на фортепиано и запивать сытную трапезу пивом. У него огромная энергия уходила на поддержание стабильной формы, так что ел он много. А игра на фортепиано воспитывала в нем осторожность – внимание к собственным неуклюжим пальцам. Так я становлюсь более гибким, говорил он, ссылаясь на кое-какие факты из собственной истории. Ну или того, что в него было инжектировано вместо истории.

В последнее время и того, и другого не хватало – и фортепиано, и сытных трапез. Ему приходилось питаться молекулами воздуха, с которыми он часто себя ощущал взаимозаменяемым. Свои показатели он сравнивал с показателями Мосс, так как в текучих состояниях они действовали схожим образом – пусть даже и ему приходилось бороться с испарением или утратой массы, а ей, напротив, с ростом аккреции[5], отягощением.

Их тела обрели прерывный характер. Их тела были заражены – как их плоть, так и их души.

Чэнь был зажат меж двух огней – между вероятностями и невероятностями. Всегда существовал шанс того, что рано или поздно он распадется на слагающие его части. Он стал думать о себе как о сложном уравнении, и вместе с тем – как о симфонии. Была ли, в самом-то деле, разница между первым и второй?

Уравнение Компании ускользало от разумения Чэня – возможно, из-за того, что когда-то он побывал в нем одной заплутавшей переменной. Как Чэнь говорил порой, системе ненавистен источник – его корневую систему она, как бы в издевку, превращает в лабиринт; чем больше думаешь, что понял ее, тем основательнее она тебя захватывает, и тем сильнее ты потерян.

Пока они шли, подозрительно оглядываясь на всякую тень, спрятавшуюся в очередном обшарпанном здании, они общались меж собой:

– Это место никогда не было настоящим.

– Было, – возразил кто-то, Чэнь или Мосс, какая разница.

– Под настоящестью я подразумеваю долговечность.

– Значит, настоящее попросту не существует.

– Существует, еще как.

Пожалуй, полноправно настоящей была удерживающая их от распада связь – протянувшаяся через все версии.

Сияющая звезда-рука Чэня занялась пламенем еще до того, как они пошли дальше. Так и сгорела, не упав – и облачко пепла, храня зыбкие очертания пальцев, скользнуло вниз по воздуху в ласкающем жесте, и распалось, так и не достигнув земли. Бывает. К утру вырастет еще одна. Но он и эту, старую, какое-то время еще чувствовал. Как она плыла по воздуху, как становилась ничем: приятное ощущение исчезновения.

Рука как бы приспустила завесу с того, кто создал ее (вместе с Мосс): самого Чарли Икса, которого Чэнь предпочитал воспринимать как пропавшего четвертого члена их отряда. Напрасная надежда: в разных версиях – ни одной зацепки. Ничего такого, что могли бы засечь острые чувства Грейсон – ничего такого, что могло бы удовлетворить желание Грейсон всадить пулю в мозги Чарли. Слишком поздно.

Чарли Икс красовался на той части школьной доски, о которую потерлись, размыв все написанное, и теперь никто не мог решить это уравнение. Осталось им только знание о том, что первоначальный ответ – неверен.

– Так о чем бишь я?..

– Что, уже теряешь суть? Суть – защита!

– Да у меня таких сутей – еще целых три.

Неужели они все утрачивают суть по ходу своего паломничества?

Даже если так, Мосс – в самом выигрышном положении. Для нее суть была роскошью. Мосс служила картой, входом и выходом, главой грабительской шайки и планом ограбления единовременно.

Уравнение Чэня представляло собой стену из кругов со знаками плюс между ними, и некоторую базовую геометрию в довеске, которая доказывала, что был он чем-то большим, нежели простая сумма его частей. Арифметика объединяет.

В случае Мосс все было не в пример запутаннее. Мосс любила лишайники и мхи, морскую соль и пляжи. И еще она любила оценивать наугад геологический масштаб всего и вся. И клубнику – она любила ее даже теперь, когда клубники не сыщешь днем с огнем. Кроме того, Мосс любила спасать животных и растения, что нуждались во спасении. Она верила, что они это заслужили.

В основе жизни Мосс лежало своего рода преступление, очевидцем коему отчасти выступал Чэнь – но о нем он никогда не рассказывал Грейсон, будто боясь разбередить некую рану. Сама же Мосс эту правду о себе обнесла стеной, высокой и нерушимой. Грейсон, открытая донельзя, могла лишь завидовать такой обороне.