Странная птица. Мертвые астронавты

И все же порой ее особый глаз улавливал определенные намеки – глаз, что был настолько открыт всему чуждому, что порой оказывался одновременно открыт и закрыт. Глаз Грейсон зрил: вот Мосс бредет сквозь вихрь снежинок, вот выходит из жерла туннеля, вот – выбегает из горящего здания; все эти воспоминания будто бы просочились за заслон без ее ведома. Возможно, они служили созданной только лишь для отвода глаз иллюзией, проекцией. Как понять? Как разобраться?

Для Чэня Мосс была стеной не то из кружков, не то из нулей, что валились друг на друга, и из каждого нового нуля выглядывала новая, отличающаяся от всех прочих версия Мосс. Нули-порталы делились сами по себе, пока места для прочих элементов уравнения не оставалось, пока скобки не превращались в виноградные лозы, разрывая границы доски и превращая математическую задачу в нерешаемый парадокс. Мосс среди нулей чувствовала себя вольготно. Как она часто говорила, ей ничего не стоило вырастить новую себя из обрезка ногтя большого пальца.

Чэнь был обязан доброте Мосс, но Грейсон никогда не поймет обязанность такого рода. Его опыт с Мосс нельзя было познать со стороны – лишь пережить; и ни сопереживание, ни домысливание не помогли бы тут ничем.

На контрасте с Мосс, Грейсон представляла собой единый круг, из которого исходили вычисления, подобные солнечным лучам – а между всеми лучами была решетка из цифр. Ей нравилось быть прямой, как удар кулаком в лицо. Подобная прямота въелась в нее за годы выживания в здешней агрессивной среде, от нее она уже не могла избавиться. Грейсон знала, сколь высоки ставки их миссии, потому что до появления в ее жизни Чэня и Мосс одно только понятие выбора было сродни роскоши для нее. Чэнь старался не переосмысливать ее, не превращать в поэзию – хоть это и было в его духе, – боялся, что образ ее разлетится по сторонам, как нули Мосс, разлетится и не сможет вновь собраться, вопреки извечной манере Грейсон плотно-плотно сжимать зубы.

Чэнь, Мосс, Грейсон. Теперь у каждого из них было одно-единственное имя. Фамильярности отсеялись – в них не было нужды, для них не осталось места.

Разбив лагерь, они улеглись рядком, тесно прижавшись друг к другу. Троица неразлучных. Почти бесшовное слияние – слишком комфортно их единство, зачем разлучаться? Они не нуждались в тепле – в них самих жил огонь; жил, согревая даже в самый лютый мороз. А родительницей этого очага тепла была Мосс.

– Спокойной ночи, Мосс.

– Спокойной ночи, Чэнь и Грейсон.

Грейсон что-то пробурчала в ответ, но они знали – она тоже их любит.

Им всем уже доводилось убивать себя или друг друга. Чэнь убил Чэня. Мосс сожрала Мосс. Грейсон убивала их обоих. Мосс убивала Чэня, Чэнь – Мосс. Таким вот образом их близость стала экспоненциальной – вместе с печалью и сожаленьем. Они лежали вместе, в живом коконе, неразлучные – бережно храня тех Чэня, Мосс и Грейсон, что все еще были живы. Их последние версии.

Троица чувствовала: утка со сломанным крылом бдит за ними издалека. То ли к добру, то ли к худу.

Темная Птица.

iii.

его был опыт многотруден, но то с лица его не счесть

ВОтжилках что Город, что Компания могли похвастать уймой разных имен, так сказал Чэнь. В Жилах их называли просто Город и просто Компания, при тихом одобрении последней. Сухие термины, никакой индивидуальности, края сглажены все как один. В Жилах ставки были выше, но и награды – изобильнее. В Отжилках от тебя отщипывали маленький кусочек, когда ты на что-то отвлекался – и все.

Но версии Города были не единственной переменной, которую вычислил Чэнь и которую воплощала Мосс. Время было второй переменной величиной, и оно не было непоколебимым. Иногда им казалось, что они несутся вперед, в свое собственное будущее, и это были самые худшие их моменты.

Труп Города, насылая страх, тлел на равнине. Вальяжно развалясь, здание Компании, разбухшее и разжиревшее, нависло над канавами улиц, стекающихся к нему, – без пустырей, без прогалин и ветвлений. Пахло кровью. Одна Компания, по сути – никакого тебе Города.

От этих лабиринтов-версий они поспешно отворачивались, отворачивались от собственной смертности и бесполезности. Ибо ничего нельзя было приобрести, только лишь потерять.