Странная смерть марксизма

У европейских левых этот процесс заимствования зашел так далеко, что повлек за собой внедрение направлений политики, разработанных для американской исторической ситуации, в европейскую политическую повестку дня. Мало того, что европейцы переводят и взахлеб читают работы таких американских феминисток, как Кэтрин Маккиннон, Андреа Дворкин и Глория Стейнем, чьи книги продаются в европейских столицах и цитируются в европейской прессе. И дело не ограничивается тем, что речи европейских защитников прав гомосексуалистов звучат как переводные американские тексты. Еще поразительнее то, что европейские прогрессисты пытаются распространить американское законодательство о гражданских правах на иммигрантов из «третьего мира», которых европейцы никогда не делали рабами и которые прибывают в Европу по собственному желанию. Исследования, проведенные Рэем Хонифордом, Джоном Лафландом и Эриком Вернером, демонстрируют размах этого подражания: европейцы вводят меры «положительной дискриминации» для иммигрантов из Северной Африки или Вест-Индии, а европейская пресса говорит о ситуации людей из «третьего мира», решивших осесть в Европе, в тех же выражениях, какие используют американские либералы, рассуждающие о положении американских негров[21]. По существу европейские левые, подобно канадским и австралийским левым, доводят до крайностей тенденции, заимствуемые ими у американцев: они требуют уголовного преследования за политически некорректные высказывания как за подстрекательство к «фашистским» акциям. В отсутствие налагаемых классическим либерализмом ограничений, которые все еще действуют в пределах Америки, европейские сторонники отзывчивости требуют драконовских мер против политически некорректных белых христиан мужского пола. Но это опять-таки возвращает нас к американским образцам и к таким почтенным борцам за дифференциацию свободы слова, как Маккиннон, Стэнли Фиш и Корнелл Уэст. Когда рожденный в Германии Маркузе метал в 1960-х и 1970-х годах громы и молнии против ужасов «репрессивной толерантности», он выступал в защиту цензуры, находясь в американской университетской среде и создавая свои тексты на английском языке.

Но, подражая американцам, европейские левые демонстрируют определенную и довольно заметную двойственность. Вследствие своего рода эдипова комплекса они бичуют культуру и общество, которым подражают. Так, европейские левые выискивают сюжеты, которые помогли бы им стать непохожими на заокеанского гиганта, и чем они левее в европейском политическом спектре, тем более озлобленно звучат их голоса. Американцев обвиняют в загрязнении окружающей среды, в демпинговом сбыте товаров странам «третьего мира», чтобы помешать их экономическому росту, в поддержке Израиля, который изображается как западный колониалист, угнетающий принадлежащих к «третьему миру» палестинцев. Столь злобными их делает не что иное, как их очевидная культурная зависимость, – иными словами, европейские левые паразитируют на американских идеологических поветриях. Они давно уже не экспортируют в Новый Свет ничего культурно значимого, если не считать постмодернистской литературной критики, которая привилась на кафедрах английского языка и литературы в университетах Лиги Плюща и в их провинциальных сателлитах. На самом же деле европейские левые так и не оправились от шока, каким стал для них развал советской империи. Пока эта диктатура еще как-то продолжала громыхать, левые могли тешить себя причастностью к марксистской традиции, связанной мировой военной державой, и соответственно в своих протестах против вульгарности американской культуры и засилья консьюмеризма могли ссылаться на идеализированный образ Советского Союза[22]. С распадом коммунистического блока мировой социализм остался в прошлом. А расширение американского влияния ведет к тому, что европейские леваки обречены сочетать ностальгию по коммунистической диктатуре с американскими причудами. Отсюда и преобладающие в Европе левые гибриды, требующие проведения политики, изобретенной американскими социальными работниками или феминистками из американских университетов.

Наконец, нужно исключить ту гипотезу, что американцы, канадцы и западноевропейцы одновременно и независимо друг от друга наткнулись на те же самые идеологические проблемы. Поскольку-де эти народы развиваются параллельно и претерпевают, скажем, одновременный переход от экономики индустриальной к экономике, в которой центром тяжести становится сфера обслуживания, или переживают массовый выход женщин на рынок труда, то представляется вероятным, что к одним и тем же идеям они придут одновременно. Но этот вывод придется отбросить. Можно указать на экономически развитые общества – скажем, на Японию, – где женщины вышли на рынок труда, но где при этом феминизм, эмансипация геев и мультикультурализм не играют заметной роли.