Странная война 1939 года. Как западные союзники предали Польшу

Нет какого-то одного действия, одного человека или одной политики, на которые можно было бы возложить ответственность за неспособность британцев и французов выиграть и завершить войну против Гитлера осенью 1939 года. Люди всегда делали ошибки и продолжают их делать. Руководствуясь добрыми намерениями и соображениями высокой морали, люди совершают действия, которые навлекают катастрофу на себя и на другие народы. Вот и люди, находившиеся у власти в Британии и во Франции, унизились до обмана своих народов, своих коллег по кабинету и своих польских союзников вовсе не потому, что хотели предать Польшу. Дело в том, что они искренне верили, что такими средствами, пусть даже сомнительными, они смогут удержать Гитлера от развязывания войны. Однако в конечном счете они предали поляков, так как почувствовали страх перед возможными результатами нападения люфтваффе на города Британии и Франции. Эта вера и этот страх были обоснованы и оправдывались информацией, которой британское и французское правительства и их советники располагали в то время.

Природа и источник этой информации, а также ее трактовка – вот что требует самого тщательного изучения, прежде чем мы завершим свое исследование решающей битвы, которая так и не произошла. Необходимо также рассмотреть и другие сопутствующие факторы, приведшие к непринятию решений в 1939 году и способствовавшие оформлению разведывательной информации, доступной всем правительствам. Ведь поскольку в итоговом анализе выясняется, что самой крупной ошибкой была та, что совершили Гитлер и уступчивые немецкие генералы, с готовностью последовавшие за фюрером, пока на карте была только Польша.

Политические взгляды и оценки чаще всего основывались на социальных предрассудках и предубеждениях и обусловливались характером предвоенного общества, все еще в сильной степени изолированного в замкнутые группы, сформированные классовой структурой Британии и Франции, и иерархическим военным и национал-социалистским обществом Германии 1939 года. Даже такие крупнейшие социальные потрясения, как всеобщая стачка 1926 года, не вызвали классовых эмоций такой интенсивности и ожесточенности, как те, что наблюдались в год перед началом войны.

Концепция национал-социалистской Германии как бастиона против распространения русского коммунизма была принята значительно шире среди правящих и высших классов Британии и Западной Европы, чем может понять новое поколение спустя тридцать лет. В большинстве случаев не сочувствие или поддержка расовой политики и идей нацистов и фашистов приводили к терпимому отношению к действиям нацистов и к недостаточному противодействию демократий, иными словами, к политике умиротворения; они проистекали в большинстве случаев из страха перед распространением русского влияния, осуществляемого при посредстве Народного фронта Леона Блюма и республиканского режима в испанской гражданской войне, равно как и через более привычные коммунистические каналы[36].

Чемберлен писал о своем «глубочайшем недоверии к России» и ее мотивам через какие-нибудь десять дней после того, как Гитлер вошел в Прагу, а в течение последующих шести месяцев в своих частных письмах он продолжал выражать искреннее убеждение, что Гитлер желал мирного урегулирования с Англией и не стремился к войне. Биограф Чемберлена справедливо подчеркивал, что это было вызвано вовсе не предрассудками. По его утверждению, оно основывалось на данных разведки и информации, которую представляли Чемберлену, о характере русского режима и его вооруженных сил и, надо полагать, также на информации о Германии и намерениях Гитлера.

Невилл Чемберлен не был исключением. Наоборот, он был одним из наиболее типичных представителей своего времени и своего класса, политических деятелей и военных, которые вершили дела в те предвоенные месяцы. Их взгляды были удивительно едины, хотя в стаде и были отдельные черные овцы, шедшие не в ногу со своим классом, – Черчилль, Макмиллан, Николсон и некоторые другие. В дневниках Николсона отчетливо видны чувства, которые этот акт дезертирства из своего класса вызвал у большинства членов консервативной партии. Частные заметки Джонса, лорда Лотиана и Айронсайда показывают, что власти предержащие не были ни злодеями, ни глупцами, а просто частью строго ограниченного общества, жившего в пределах своих собственных горизонтов и оперировавшего закостенелыми политическими и стратегическими концепциями, подстрекаемые немецкими пропагандистами. Те зачастую, не имея намерения работать на руку Гитлеру, даже не подозревали, что делают именно это. Сочетание всех этих факторов с дипломатической и разведывательной информацией, собираемой и трактуемой людьми своего же класса и того же мировоззрения, создавало фундамент для стратегической концепции, на которой британцы и французы (и, как ни странно, Гитлер) основывали свои судьбоносные политические решения, в конечном счете приведшие к сентябрю.