Странник и его страна

Меня приняли хорошо, потому что у меня был знак качества: вчерашняя ленинградская прописка. С этим знаком качества меня призвал в третейский суд ответсекр, старый партийный эстонец.

– У тебя свежий русский язык, – польстил он. – Скажи – это хороший заголовок? – и повернул гранки ко мне. Там значилось:

«Наедине с фрезой».

Автор шедевра извивался от волнения. Он истачал нетленку о знатном фрезеровщике.

Я зауважал ледяной эстонский юмор. У них в лице ничто не дрогнуло. Эту подначку мы в «Скороходе» развивали.

– Заголовок хороший, – подтвердил я. – Хотя лучше, возможно, «Надвое фрезой». Или «На троих с фрезой». Или «Одной фрезой двоих». Или «Один на один с фрезой». Или «С фрезой на одного».

Они смотрели выжидательно и серьезно.

– М-м, да нет, – отверг ответсекр. – Мне так не очень нравится.

– «Заодно с фрезой», – предлагал я. – «Фре́зать раз». «Фрезание единства». – И спохватился, что он может заподозрить пародию на эстонский акцент и обидеться.

– «С фрезой на поединок». «Не фрезой единой». «Наезд на фрезу».

– Хм. Нет… Это странно.

– Можно с более личным оттенком.

– Вот! Именно!

– «Фрезался по уши». «Один в поле не фрезун».

– А разве так говорят по-русски?

– «Плановый фрезец».

– Это интересно. А так говорят?..

– «Фрезерное счастье». «Душевный фрезер». «Фреза в одном месте». «Фреза у каждого своя». «Человек и его фреза».

– А вот последние два неплохо!.. Молодец.

В коридоре за открытой дверью приостановились заинтересовавшиеся. И все русские. Ну, может евреи. Все равно не эстонцы. Они бессердечно перетолковали старому Руди Паулю, ответсекру, что я говорил.

С тех пор и до увольнения начальство меня ненавидело.

– Нам не нужно тут показывать столичное мастерство! – негодовала старая редактриса и шевелила туфлеобразным носом, как Педро из романа Беляева «Человек, потерявший свое лицо». – Нам нужны содержательные, производственные, политически насыщенные материалы!

Вообще народ в доме друг друга любил и фамилии разрастались до устойчивых единообразных титулов типа «этот мудак Фридлянд» или «этот мудак Трубецкой». Женский вариант был «эта сука Свальская» или «эта сука Клюхенпаю».

Мне нравилось сидеть в большом кабинете за солидным столом, перед просторным окном на улицу в центре, курить и говорить по телефону, все равно с кем. Я носил темные сорочки под светлый пиджак и светлый галстук. Я обожал, если в баре меня звали к звонившему за стойкой телефону. Это был верх профессионального стиля и заграничной романтики. Мы там были просто журналисты из кино про Запад.

Через девять месяцев у меня произошел очередной выкидыш, и я уволился. Бессмысленность газет в СССР портила нервы.

Скрижаль

Нежный, неуловимый, тающий туман памяти, неощутимая взвесь бытия растворена в безмерном времени, первые еле заметные крупицы кристаллизуются в прихотливой и бессвязной последовательности, о нет, в этой последовательности своя логика, ясная и беспощадная, свой объективный закон: каждый детеныш воспринимает, впитывает и воспроизводит культуру своей стаи, своего народа, своей эпохи: и вот моя первая игрушка – броневик: он зеленый, со скошенным носом и кормой, из низкой круглой башенки торчит пулемет; снизу у броневика пятое колесо, оно туго прокручивается, если сильнее прижать к полу, и тогда из пулемета бьет колючий снопик огня, там зубчатое колесико чиркает по кремню; пройдет много лет в детском измерении, года два к тем двум, что уже прожиты, и мне начнут читать книжки, дома и в детском саду: «Далась победа нелегко, но Ленин вел народ, а Ленин видел далеко, на много лет вперед», и я буду уже готов к Ленину, потому что на картинке он будет стоять на моем броневике, с поднятой рукой, и смысл броневика, его историческая сущность и предназначение отложатся в подсознании, через этот свой младенческий броневик я оказываюсь нерасторжимо связан с самым лучшим, самым мудрым и великим из людей, с Лениным, делу которого мы служим, чтобы все трудящиеся люди были счастливы, дело его бессмертно, и сам он бессмертен, и мои руки помнят довольно грубо обработанные края железных пластинок, из которых был собран броневик, закругленный шип одной пластинки входил в прорезь другой и там внутри крепко загибался, обеспечивая соединение,