Странник и его страна

награды за успешный переход в следующий класс давались книгами, и я помню «Записки коменданта московского Кремля» Малькова, расстрелявшего Каплан: о, как мы верили в свою прекрасную страну, доброту угнетенных негров, добродетели бедняков и злые пороки богачей: мы были окружены странами злых богачей, и вот календарь школьника: закопченный проулок трущоб, и быкоподобный полицейский бежит бить дубинкой худеньких бедно одетых мальчиков, которые написали на стене слово «мир»: за мир мы воевали с врагами в Венгрии, доносились вести от отцов, за мир мы противостояли Америке, «Огонек» печатал страшную повесть об американских бомбоубежищах и советской ракете с пятимегатонной головкой, которую мы запустили,

запустили первый спутник Земли, и мы гордились страшно – мы явно, воочию, были самыми передовыми в мире; а потом второй спутник, с собакой Лайкой, мы собирали марки с ее фотографией, и наша ракета впервые в мире увидела и передала изображение обратной стороны Луны, исторический шаг! а другая ракета достигла Венеры, с ума сойти, фантастические книги! а потом полетел Гагарин, у него развязался шнурок на ковровой дорожке, когда он шел на трибуну Мавзолея отдавать рапорт Хрущеву, и с тех пор все космонавты тщательно завязывали шнурки, а на файф-о-клоке у английской королевы Гагарин съел лимон из чая, и королева также вытащила из чашки свой ломтик и непринужденно сжевала, и с тех пор по этикету за столом английской королевы можно есть лимон из чая: так у нас рассказывали,

рассказывали апокалиптические ужасы про испытания водородной сверхбомбы на Новой Земле, мясное довольствие вдруг полгода выдавали консервированными крабами, они пахли унизительно, только кошка урчала в экстазе, счастливая этой лафой, юмористы-куплетисты Шуров и Рыкунин пели весьма идиотски: «Сто мильонов тонн тротила – чтоб кондрашка их хватила!», мы-то знали, что Ту-104 – это просто мирный вариант бомбардировщика Ту-16, а Ту-114 – это, в свою очередь, гражданский вариант стратегического бомбера под водородную бомбу Ту-95, и вообще все стены санчасти были оклеены плакатами, как вести себя при ядерном взрыве; поддатый офицер – находка для семьи, мы знали от отцов даже то, что в случае наступательного ядерного удара личный состав частей, вводимых в зону прорыва, рассчитывается на двадцать четыре или сорок восемь часов действий, потом их складывают в палатки умирать от лучевой, а дальше задачу выполняют сменившие их свежие части; не раз в застолье и в курилке офицеры возвращались к сорок пятому году и повторяли, что был жуковский приказ «прощупать союзников на вшивость», и двинули мы им только так, отодвинулись и утерлись, да кто нам в сорок пятом мог противостоять! никто и близко не мог! папироса, прищур, жесткая усмешка, военная ностальгия: такая армия, прошедшая такую войну, такая армада, американцы – это нет, не вояки, сопляки, им подавай комфорт, людей жалеют чуть что, это не противник, разве после немцев американцев можно сравнивать? эх, надо было, конечно, проходить танками всю Европу, и никто бы нам тогда не смог ничего сделать, и был бы везде социализм, и никакого НАТО, и опасность войны была бы уничтожена; и когда осенью шестьдесят второго они все исчезли на какие-то маневры, мы лишь поздней узнали, что карибские игры балансировали на грани последней войны, что нас по юному наплевательству никак не впечатлило,

не впечатлило убийство Кеннеди, он далеко и не наш, это типа кино, сквозь трещины запретов жизнь уже стрекала сознание, как крапива: оказалось, что брат деда был комбриг Гражданской войны и расстрелян в тридцать восьмом, а сестра деда отсидела десять лет – и никогда ни словом не обмолвилась, как это было, и дед с бабкой воспитывали их детей и ждали посадки; и никогда дед не рассказывал, за что его орден Ленина и два Красных Знамени, и только после смерти бабки я увидел ее фотографию сестры милосердия в полевом лазарете Первой Мировой войны; уже много позже прорвалось однажды у деда, какой это ужас – всю ночь слушать проезжающие по улице машины и ждать остановки двигателя под домом, вы себе сейчас не представляете, как каждую ночь люди садились, все друзья уже сели,

сели трое космонавтов – а их все не встречает Никита в Кремле и не встречает, что за притча, заболел, может, – а через неделю встречают, и уже не он: Брежнев, Косыгин, Подгорный, – сняли нашего кукурузника «за волюнтаризм»: о, какой свободой, какими радостными надеждами загорелись глупые глаза рабочего класса и особенно трудящейся интеллигенции, не будет больше неуч отпускать дурацкие шутки и учить художников живописи, а писателей литературе, любимцы-куплетисты Рудаков и Нечаев лопались от сатирического восторга: «Вышли, спели что хотели – сами удивляемся!» – им вторил Аркадий Райкин, замахнувшись на наше святое – всепроникающее руководство КПСС: «Партия учит нас, что при нагревании газы расширяются!» – и все смеялись над храброй сатирой, долго смеялись, года полтора, пока длилась инерция глупости и свободы,