Странник и его страна

инерция глупости и свободы иссякла года через полтора – посадили Даниэля и Синявского, подпольных врагов, тайно печатавшихся на Западе, иуды писательские! но сосланного за полгода до снятия Хрущева Бродского все равно не выпустили; а в армии Особый отдел! а там все знают! а информация протекает, хоть рты всем заваривай! и вот уже на закрытом совещании Политбюро принято решение: политическую бдительность повысить, анекдоты типа армянского радио прикрутить, гайки подкрутить, зад к ремню изготовить, и вообще харэ либерализма, кончилась оттепель,

оттепель началась, когда вернувшийся с Колымы мамин брат по справке об освобождении был прописан в Москве, получил комнату, мы ночевали у него, когда с пересадкой ездили в отпуск на Запад – а Запад это был Советский Союз западнее Урала, к маминым и папиным родителям заезжали мы на две недели, и больной, водянистый, старый брат сказал: я за Никитку правую руку отдам, за то, что он сделал, выпустил людей из лагерей; а потом в пятом классе был первый политический анекдот: «Ну и что, а у вас негров вешают!» – я доложил его семье, придя из школы, и семья рухнула в смысле упала, а если б она послушала, семья, что мы рассказывали в пионерском лагере, она бы вообще никогда не встала: русский всегда побеждал всех, был хитрее и удачливее всех, русский солдат был вне конкуренции по всем мужским и боевым качествам… но бедный Никита Сергеевич Хрущев! как над ним только не издевались анекдоты! над его глупостью, серостью, пустыми обещаниями, помощью неведомым дикарям ради социализма, наивными амбициями и пузом с лысиной: классический фольклорный образ русского дурачка во власти, только без чудесного успеха в делах; подарком, продуктом и итогом пионерского лагеря в наших формирующихся мозгах угнездилась шизофрения,

шизофрения позволяла нам не испытывать никаких неудобств от расколотости мира на два принципиально разных: уже в восьмом классе мы издевались над построением коммунизма, пропускали мимо ушей занудные и пустые доклады партийных бонз, учились танцевать рок и твист, слышали, как работяги с неприязнью называют партноменклатуру «новым дворянством», мы разглядывали в «Огоньке» по дури главреда проскочившую фотографию длинной очереди нью-йоркских безработных: безработным, конечно, плохо, но видно, что когда они работали – так они и сейчас были одеты куда лучше наших родителей, у нас таких вещей и не достать; нас отправляли на картошку, и мы видели убогую жизнь спивающейся деревни, – но все это были частности! которые не могли поколебать наше – не убеждение, нет, знание! – что наша страна самая мощная, богатая и справедливая, наш строй единственный правильный, и будущее за нами: сегодня нам принадлежит Родина – а завтра весь мир! это еще Маркс сказал, и Ленин сказал, а они были величайшие философы, главные мыслители нашей эпохи, да другой философии просто и не было после их торжества в мире, это все знают: они за границей бездуховные барахольщики и стяжатели, а для нас главное – Родина, и мы строим новый мир, мы – лучшие,

мы – лучшие – вступали в пионеры, твердо зная, что достойные и правильные люди нашего возраста только так и должны; мы вступали в комсомол, ибо все самое лучшее, самое героическое, самое главное в нашем возрасте – было в комсомоле: уходили комсомольцы на Гражданскую войну, шесть орденов на груди Комсомола, как закалялась сталь, молодая гвардия, орленок, орленок, взлети выше солнца, бурю встречает, бровей не хмуря, двадцатилетний моряк, комсомольская путевка, Партия сказала – Комсомол ответил: «Есть!», улица младшего сына, повесть о Зое и Шуре, комсомольский набор, комсомольский призыв, учиться, учиться и учиться,

учиться поступали кто куда мог, и никто из нас не слышал, чтоб хоть куда-то поступали за взятку, и только доцент Культиасов в черных очках на розовом целлулоидном носу, горевший танкист, читал нам диамат, поводырь раскрывал ему зачетные книжки и рисовал оценку, Культиасов оттискивал резиновое факсимиле – и вот наиболее бессовестные клали в зачетку три рубля, и пьяница-поводырь рисовал на балл выше, а за пять рэ мог завысить на два балла, это было постыдно, цинично, таких паразитов почти не находилось,

почти не находилось таких, кто был на стороне арабов в войне шестьдесят седьмого года, израильская солдатня даже в советских газетах выглядела на снимках задорной, веселой и форсмажорно-победоносной; наши арабские студенты-стажеры были тупыми ребятами, быстро переходящими от раболепия к спеси и обратно, их сексуальная озабоченность вызывала неприязнь девиц, а в ссорах их нельзя было ударить – это отчисление; так что устроенный евреями им разгром на Синае мы приветствовали; но арабы были наши союзники, а евреи – враги, так что поворот гаек уже ощутился: в отношении евреев стали действовать три «не»: не принимать, не повышать и не увольнять; плевать на евреев, но это один из симптомов системного окостенения госсистемы, которая теперь понимает только силовой запрет,