Странник, пришедший издалека

Дайте нам Силу, Безмолвные!

Укройте наш разум доспехами рук своих, Укройте сердца наши от темного зла, Воздвигните щит, отлейте броню, Несокрушимую, как горы Мауля!

– Несокрушимую, как горы Мауля! – грянули Искусные В Письменах, и следом рукояти мечей ударили о панцири. – Воздвигните! Отлейте! Укройте!

Они смолкли, и тут же раздался негромкий голос Гайры ар'Такаб:

– Довершим заклятие, сестры мои! Довершим в тишине, как делают это Видящие Суть, говорящие с богами, умеющие читать их волю!

– Довершим! – откликнулись женщины в серебристых плащах. – Довершим!

Скиф не заметил, как старая жрица очутилась у изголовьев их лож, будто сам Небесный Вихрь перенес ее туда. Он вдохнул медвяный аромат, которым тянуло от жаровен, и запрокинул голову, пытаясь увидеть лицо Гайры, но сухие прохладные пальцы легли ему на лоб, прикрыли веки. Он еще успел разглядеть, как другая ладонь премудрой скользит к виску Джамаля, как Видящие сужают свой круг и теснятся к возвышению, как сходит вниз хедайра, оставляя магическое кольцо синих призрачных огней…

Затем мир перестал существовать.

Это совсем не походило на телепортацию, осуществляемую Доктором. Там Скифа преследовало чувство бесконечного падения в пропасть, в некую ало-багровую бездну, которая могла с тем же успехом оказаться недрами гигантской звезды, облаком светящегося газа или самой преисподней. Правда, в своем полете он не ощущал ни палящего жара, ни холода, ни боли – вообще ничего, кроме томительной пустоты в голове и желудке, которые ассоциировались с невесомостью и падением с большой высоты. Чувство это было привычным, так как Скифу не раз доводилось десантироваться с небес на землю – и при помощи парашюта, и другими способами, предусматривающими длительный свободный полет. Так что «штучки» Доктора его не слишком раздражали; если бы не угрожающее видение багряных облаков да огненные бесплотные протуберанцы, бушевавшие со всех сторон, Скиф вообще не имел бы к нему претензий.

Правда, Джамаль утверждал, что все эти пламенные пропасти и алые тучи, да и само чувство полета, являются чисто субъективным ощущением. Сам он будто бы не падал в огонь, а висел неподвижно в слоистом и влажном тумане, наблюдая за игрой призрачных теней, скользивших где-то под ним, в белесовато-серой мгле. Эти эффекты, по словам звездного странника, были связаны с мгновенным проколом переходной зоны между двумя Вселенными, с которой оперировал Доктор, области, где отсутствовали понятия времени и пространства.

«Темпоральный вакуум», – припомнил Скиф и удивился, что еще способен что-то помнить. Сейчас он не испытывал чувства падения и не видел ни огненных бездн, ни серого тумана; он вообще не мог видеть, слышать или ощущать, ибо не обладал какой-либо плотью – даже такой, как у Ри Варрата во время странствий его в облике светового луча. Скиф был уверен, что не превратился в поток фотонов или в частицу раскаленной плазмы; каким-то образом он понимал, что разум его отключен от всех внешних воздействий, от миллионов и миллионов сигналов, что слали каждый миг миллионы и миллионы нервных окончаний, рецепторов и датчиков, поставлявших пищу мозгу. Эта мысль не была приятной или пугающей, она не порождала страха или тревоги, но лишь подсказывала, что нужно ждать. И он ждал – ждал терпеливо и безразлично, будто и в самом деле очутился сейчас в темпоральном вакууме, где понятие времени перестало существовать.

Затем что-то случилось. Он не мог сказать, что именно; ощущение было таким, словно тысячи крохотных паучков на тонких лапках разом прикоснулись к нему. К нему? К его телу и коже? Или к обнаженным мышцам? Или к глазам, к сердцу, к мозгу? Или к венам, нервам, костям? Он не знал, и это его странным образом не беспокоило и не интересовало. Он продолжал ждать.

Крохотные паучки не дремали, бегали туда-сюда, вытягивая по дороге невесомые прочные нити, ткали затейливую паутину, скрепляли одно с другим, старались не оставить ни щелки, ни дырочки, ни самой малой прорехи. Трудолюбивые малыши! В какой-то момент он понял, что плетут они не сетку, а сплошной покров, многослойную вуаль, где каждая нить переплеталась с мириадами других нитей; эта работа, конечно, была титанической, но паучки выполняли ее с терпением и усердием. Он тоже был терпелив; он ждал. Ждал, не ощущая ничего, кроме тонких лапок, скользивших по некой поверхности.

По коже? По нагой плоти? Какое это имело значение!

Паучки исчезли; мир потоком обрушился на него – красками, звуками, запахами. На самом деле вокруг царила полутьма, витали едва заметные медвяные ароматы, а слышать он мог лишь негромкое дыхание застывшей у изголовья женщины. Однако переход был резким, и Скиф, чертыхнувшись, сел и прикрыл ладонью глаза.

Это движение далось ему с трудом, словно вдруг восстановившаяся реальность навалила ему на плечи тяжкий груз – видеть, слышать, ощущать.

– Распадись и соединись! – пробормотал Скиф. – Дьявольщина! Распадись и соединись!

Теперь он понимал, что означает это присловье амазонок.

* * *