Странник (СИ)

Лоретти закрыл глаза, чувствуя, как грудь сжимается. Его мысли не отпускали: как он мог не узнать? Как мог не почувствовать свою собственную кровь? Тяжесть ошибок, запоздалого сожаления тянула его к земле, будто кандалы, но он знал, что больше всего ненавидит в себе именно это — слабость, сожаление, все те мелкие, никчемные чувства, которые он, как ему казалось, выжег до пепла много лет назад. Но они возвращались. И этот самый пепел оказался обманом: он ведь видел, как Альберто — его Альберто — был рядом, строил планы, обманывал его, играл роль святого падре. И украл его бриллианты.

Лоретти сжал кулаки, но то, что он чувствовал, не было злостью. Внутри всё сжималось и полыхало ненавистью, да — но эта ненависть была направлена на него самого. Он проклинал себя за каждый момент, за каждый взгляд, которым он, полагая, что это игра, оскорблял сына. Он думал, что воспитывает помощника, а, оказывается, собственными руками толкал его к пропасти, к преступлениям. Лоретти не хотел признавать: всё это время его единственный сын был рядом, ждал его признания, его участия, а он…

На мгновение его охватила слабость, и он остановился, чувствуя, как ноги дрожат от напряжения. Его лицо оставалось каменным, но в голове стучала одна мысль: если бы он знал… Только если бы он знал тогда, что этот ненавистный, коварный Альберто был его сыном, которого он так отчаянно искал. Только если бы он мог повернуть время вспять.

Но что бы изменилось? — спрашивал он себя. Может, он бы принял Альберто? Или оттолкнул бы его с той же горечью, считая врагом? И эти вопросы, как яд, продолжали разъедать его изнутри, мучительно и бесконечно.

Лоретти вышел на улицу, залитую кроваво-алой полосой заходящего солнца, и впервые за долгое время в его груди глухо стучала паника. Всё внутри холодело при мысли о том, что за каждый удар его сердца где-то там, в охваченной огнём церкви, его сын может быть уничтожен. Альберто — его сын. Руки Лоретти сжались, побелевшие костяшки едва не звенели от напряжения. Он знал одно: если он не возьмёт ситуацию в свои руки сейчас, то завтра будет поздно.

Огонь церковного пожара уже обрастал зловещими слухами: город кипел, как раскалённый котёл, — люди шептались, выкрикивали слова, от которых холодело на душе, при каждом удобном случае поднимали руки, проклиная якобы дьявола в человеческом облике. Слухи росли, ширились, пропитывали улицы, и этот яд ненависти разъедал всех, на кого касался. Ужасающая жестокость вспыхивала в глазах жителей, среди которых за один день падре Чезаре стал дьяволом.

Лоретти не мог этого допустить. Поднявшись по ступеням, он вошёл в дом — купил его за несколько часов и его люди перенесли туда все его вещи. Джузеппе направился прямиком к рабочему кабинету, где ожидали его люди. Одним коротким кивком он собрал их вокруг, не теряя ни секунды на предисловия.

— Сейчас же организуйте патрули, — его голос звучал жёстко, сдержанно. — Перекройте все въезды и выезды из города, направьте людей к церкви и в жилые районы. Пьетро, — он указал пальцем на самого надёжного из своих людей, — возьмите ещё четверых и обыщите каждый закоулок. Я хочу, чтобы каждый, кто произнесёт хоть слово против Альберто, получил предупреждение. Прекратить самосуды! Всем мирным гражданам велеть оставаться дома, по домам пустите слух, что Чезаре — это дело самого Лоретти, и никто больше не вправе вмешиваться.

Комната замерла, как и люди, впитывая приказы как губка. Пьетро едва кивнул, молча исполняя каждый приказ. Лоретти знал — люди из его ближайшего окружения не подведут, но и ему самому предстояло сделать всё, чтобы не дать городу сойти с ума. Ему понадобилось всё его влияние и власть, чтобы толпа хотя бы на мгновение унялась. Лоретти стиснул зубы и, не теряя времени, направился в сторону здания полиции. Его единственной задачей стало как можно быстрее добраться до начальника полиции, настоять, чтобы каждый гвардеец вышел на патруль, чтобы каждый был на стороже.

На улицах тем временем начиналась вакханалия — где-то поднимались крики, и безумие захлёстывало целые кварталы. В этих выкриках слышалось неистовство, клокотавшее в народе, и если бы Лоретти не знал этого города всю свою жизнь, то сейчас не узнал бы его. Здания сотрясались от проклятий, от рубленых фраз, полных ярости, которая выплёскивалась наружу, как ненависть давно зреющая в народе.

Лоретти был рядом с дверями полиции, когда с другой стороны улицы увидел толпу мужчин — человек двадцать с факелами, их лица искажённые злостью, словно они сами только что вышли из ада. Кто-то выкрикивал:

— Убьем дьявола! Уничтожим лже-падре! Да сгорит он в своём логове! Жечь дом!